– Когда же он успел-то, Август? – всплеснула руками женщина. – Только сейчас я ее кормила.

– А вот и успел! Они, городские, шустрые на предмет этого.

– Да не трогал я вашу козу, – возмутился Егор. – Больно надо.

– Ничего, участковый разберется. А пока посидишь в погребе, воришка. – С этими словами Август Иванович Сироткин сорвал с Егора рюкзак и, втолкнув его в погреб, закрыл люк.

– Да вы что, с ума все посходили? Какой участковый? – закричал, озираясь в темноте, парень.

– Какой, какой? Самый обыкновенный. Вернется из Смирновки и потолкует с тобой за жисть. Будешь знать, как чужой скот оприходовать! – донеслось через дощатую переборку люка сверху.

Егор нашел на ощупь что-то мягкое и, усевшись, задумался.

Имя у товарища какое-то странное, и сам он какой-то не того. Какой, на фиг, участковый?

Было холодно и чертовски хотелось есть, а продукты-то все в рюкзаке!

Егор достал коробок спичек, и дрожащий на сквозняке огонек осветил полки, уставленные банками с вареньем, компотами и кадушку то ли с огурцами, то ли с квашеной капустой.

Надо же, этот дурачок даже не проверил его карманы! А если у него там нож или пистолет?

Он снял с крышки булыжник и, приподняв ее, бесцеремонно сунул руку в рассол и выудил оттуда крупный огурец.

Интересно, выдержит ли его желудок несколько соленых огурцов и полбанки клубничного варенья? Последнее он черпал прямо рукой.

Неприлично рыгнув, Егор откинулся на спинку самодельного кресла из мешков. Наверху затопали, скрипнули старые несмазанные петли, и в погреб ворвался свет.

– Эй, где ты там? Выходь.

Егор не пошевелился.

– Выходь, говорю. Повезло тебе, племянница моя видела, как Манька, коза наша, сама за тобой увязалась.

Егор встал, отошел за стеллаж с банками и крикнул:

– Рюкзак киньте. Без рюкзака не выйду.

– Держи, чудак-человек.

«Чудак не чудак, а без ножа лезть неизвестно куда не собираюсь».

В доме его встретил вскипевший на газовой плитке чайник, тарелка с крекерами и все то же варенье. Ближе к окну на тарелке были разложены бутерброды с домашней колбасой, рядом стояли плошка с квашеной капустой и миска с солеными огурцами. Тонко нарезанное сало и маринованные грибочки дополняли эту картину маслом. Не обошлось и без традиционного запотевшего пузыря с самогоном. Богатое по нынешним временам угощение. Сразу вспомнился дед из пионерлагеря.

Егор покосился на хозяев и без приглашения устроился у стола ближе к двери. Нож он убрал обратно, но поставил на пол рядом с собой рюкзак, тесемки которого предварительно ослабил, а клапан вообще оставил открытым.

– Меня Август Игоревич зовут, а тебя? – спросил хозяин, впрочем, так и не протянув при этом руки. Он принялся разливать самогон по обычным граненым стаканам.

– Егор.

– Ты уж извини, Егор, за погреб-то. Времена нынче наступили тяжелые. Всяк норовит крестьянина обидеть. Ну, за знакомство.

Егор поначалу не хотел пить, но, подумав, что, откажись он, хозяин обидится, махнул жгучую жидкость и, поморщившись, закусил огурцом. Налегая на закуску, он лениво, вполуха слушал рассказ Августа Игоревича о деревенском житье-бытье ровно до того момента, когда тот опять не упомянул о загадочном участковом.

– Это не он ли на древнем таком «газоне» отсюда поехал?

– Нет, на «козлике» наш местный Кулибин поехал в город за деталями. Он эту машину из «Волги» двадцать первой и «УАЗа» собрал. Но корпус родной, конечно. А участковый по району поехал по делам.

– И что, и другие органы власти у вас действуют?

– А как же! Даже собес пенсию продовольственными пайками выдает. Тут военные было организовали раздачу со своих складов, но наш районный начальник с ними договорился, чтобы все чин по чину было.

– Так у вас трудодни еще вернутся.

– А уже. Ну, давай еще по одной дернем, – Август потянулся за бутылью. – Сам-то откуда?

– Из Москвы.

– Москаль, значит. Да ты не обижайся, у нас тут под Воронежем хохлов полно. Мы друг друга беззлобно так называем. У меня дед по матери из-под Винницы. Иван Жмых его звали.

Тут Августа понесло. Он принялся вспоминать всех своих родственников по пятое колено, а Егор в это время думал о том, насколько причудливо нынешнее положение дел. В десятке километров отсюда свирепствуют мародеры, народ мрет как мухи, а здесь тишь да благодать. Может, еще и кино по выходным крутят.

– Что дальше думаешь делать? – Август Игоревич подцепил вилкой тонкий ломтик сала и отправил его в рот.

– А что? – Егор напрягся.

– Да я так просто спросил. Ты ведь небось домой пробираешься. Так?

– Ну, так.

– А раз так, мой тебе совет: правее к Тамбову держись. Вся гадость от Нововоронежской АЭС к западу ушла. А там и своя, Курская, есть. А еще в Липецке много горело. Не суйся туда, швах. Мы-то поначалу этого ничего не знали. Неделю народ по погребам сидел, нос на улицу не высовывал. Все о Чернобыле-то знают. Все бы ничего – только вот урожай весь собрать не успели. Видел небось, гречиха осыпалась. Ну ладно, давай тяпнем еще по одной, и я тебе кой-чего покажу.

Они махнули, и Август, взяв Егора за руку, поволок его в дальний угол своих просторных хором. Там на стене были развешаны мужские рубашки и женские блузки, миниатюрные сумочки и огромные банные полотенца, платки, шаровары, салфетки. И все это было покрыто вязью разноцветной вышивки. Отдельно лежали скатерти, а простенки между окон занимали картины. На ближайшей красовалась симпатичная мулатка на фоне океана.

Егор открыл рот.

– Вот, можно сказать, наша мастерская и одновременно музей.

– Вы это все сами?

– Да, это мы с женой. Между прочим, охотно покупают. Этим и живем.

Егор смотрел на Августа Игоревича. Его удивляло, что война до сих пор не перевела этого чудака на удобрения. Вообще вышивание гладью, крестиком и прочее шитье у Егора прочно ассоциировалось с томными дородными тетками, изнывающими холодными зимними вечерами от безделья, не с такими живчиками мужеского пола. Энтузиазму и увлеченности, а главное, нескончаемому оптимизму Августа Игоревича можно только позавидовать. Вон он уже полчаса балаболит о своих творениях, не остановишь. И главное, как говорит: «Делаем, покупают, этим и живем». Неужели он думает, что в этом вселенском хаосе нет дела важнее, чем вышить точную копию храма Василия Блаженного на рушнике? Он и сам какой-то блаженный. Долго ли просуществует этот оазис, эта тихая заводь посреди развалин и радиационных полей, посреди бесчинствующих банд мародеров и абсолютного безвластия? Вернется ли этот местный Кулибин, поехавший в город за запчастями? Может, его самого давно уже разобрали на запчасти? А одинокий участковый? Что он сделает с десятком-другим дезертиров, встретившихся на его пути?