И если снова разразится война, они сотрут нас с лица земли. И я не собираюсь этого допустить.

 Над столом повисает тишина, и ее не прерывают до самого конца ужина. Но живот у меня от волнения скрутило, и кусок в горло не лез. Когда подают десертное вино, Мордред выпивает его одним глотком, а потом бьет кубком о стол с такой силой, что я боюсь, как бы не осталось отметины.

– Ты торопишься, братец, – заключает Мордред. – Осталось два испытания. Последние батальоны, что мы отправили с Лионесс, не вернулись. На твоем месте я бы не выбирал наряд для коронации… может, тебе больше пригодится саван.

 Ужин, наконец, заканчивается, и все расходятся, но Ланселот задерживается. И внезапно эта просторная зала кажется мне такой маленькой: ее стены практически сжимаются вокруг меня. Скоро сюда придут слуги, чтобы убрать со стола, но я начинаю сама собирать тарелки, кубки – лишь бы не остаться с Ланселотом лицом к лицу.

 Одно дело – общаться с ним в присутствии Артура. Так мы – просто группа друзей, и он не станет говорить лишнего. Но один на один? С бегущими по моим венам вином, яростью и страхом перед тем, что ожидает нас в Лионессе? Это уже совсем другая история.

 Он накрывает мою руку ладонью – прямо поверх тарелки, которую я сжимаю, и я роняю ее. Она раскалывается на сотни золотистых осколков.

– Прости, – извиняется Ланселот. – Я не хотел…

 Он замолкает и наклоняется, чтобы собрать обломки. Я наблюдаю за ним и вдруг понимаю: он нервничает так же сильно, как и я. Вечно собранный Ланселот, который никогда не запинается в разговорах и почти не извиняется, – и вдруг разволновался.

– Осторожнее, острые… – предупреждаю я, и он тут же шипит от боли и роняет осколок.

 На его пальце проявляется красная линия, и он сжимает ладонь.

 Я нахожу чистую салфетку и опускаюсь рядом, вытягиваю руку… Через мгновение он подает мне свою, и я аккуратно накрываю рану.

– Царапина, – мягко произношу я. – К завтрашнему дню придешь в норму. А может, и сегодня, с твоей-то кровью фейри.

 Он отвечает не сразу, а потом хмурит брови.

– То, что сказал Мордред…

 Я закусываю губу.

– Мне жаль, но он в своих подозрениях не одинок. На это понадобится время, но они к тебе привыкнут.

 Он криво улыбается.

– Я не про его нападки. Почему он тебя так назвал?

 Я отвожу взгляд. У меня пылают щеки. Легко забыть, что Ланселот не знал меня в детстве. Не знал, какой меня видел Камелот.

 – Леди, склонная к безумию, – повторяю я. – Довольно осторожное описание, с учетом всего. По сравнению с тобой и Морганой я легко отделалась.

 Он тихонько смеется.

– Жаль, что Морганы здесь не было. Конечно, положения бы это нашего не улучшило, но я с удовольствием бы посмотрел на нее, когда Мордред назвал ее трусливой.

– Она бы задушила его той ужасной цепью, – смеюсь я, а потом прикусываю губу. – До Авалона я знала, что была провидцем, но не понимала, что это значит. Меня к этому не готовили. И видения мои тогда провоцировали истерику… отсюда и моя репутация. Я думала, за десять лет о ней забудут, но, похоже, у людей тоже долгая память.

 Ланселот приподнимает уголок рта – до раздражения очаровательно.

– Мы здесь всего несколько дней. Еще немного, и никто не посмеет над тобой насмехаться. Когда Артура коронуют, я уверен, ты будешь тут всем управлять. И у тебя хорошо получается, правда. Куда лучше, чем у меня. – Он произносит это легко, но в его словах слышна горечь.

 На Авалоне Ланселота считали золотым ребенком, которому легко давалось все, что бы он ни пробовал. Он был лучшим охотником, лучшим мечником, лучшим конным рыцарем. Даже когда мы помогали собирать ракушки для его матери, он всегда старался собрать больше всех – так и выходило.

– Тяжело, не так ли? – спрашиваю я. – Не быть лучшим во всем.

– О, это пытка, – признается он после мгновения тишины. – Но я не об этом хотел с тобой поговорить.

– Нет? – У меня дрожит голос, и я ненавижу себя за это.

 Он осторожно подбирает слова и смотрит куда-то мне за плечо, словно боится поймать мой взгляд. Но когда его глаза встречают мои… это тоже похоже на магию, и я бессильна против нее.

– Ты меня избегаешь, – произносит он. – С тех пор, как мы сюда прибыли.

– Я просто занята, Ланс. – Я качаю головой и отвожу взгляд, потому что он всегда легко понимает, когда я вру.

 Я начинаю подниматься, но он проводит ладонью по моей щеке, и я замираю.

– Что же, если я хочу поговорить с тобой, мне нужно назначить время? – Он понижает голос.

– А о чем нам с тобой говорить? – спрашиваю я, но мой собственный голос мне не повинуется. Он ломается и предает меня.

– И то верно. – Ланселот притягивает меня к себе, и мои руки сами собой обвивают его плечи – такие знакомые под прикосновением. Мы будто снова танцуем на Авалоне, и вокруг заклинанием расцветают звуки лиры фейри. – Говорить необязательно.

 И как только его губы касаются моих, заклятье обволакивает меня, все сильнее и сильнее, а потом я легонько толкаю его рукой в грудь, но этого достаточно. Ланселот открывает глаза, и я вижу в них множество вопросов.

– Мы больше не на Авалоне, Ланс, – шепчу я. – Мы больше не можем скрываться по углам. В Камелоте никто не… это… то есть, конечно, делают, но женатые пары. Нам даже нельзя оставаться наедине, пока мы не обручены.

 Он непонимающе хмурится, а потом понимает, о чем я.

– Что ж, – отвечает он, – мы могли бы.

 Ланселот произносит это таким легкомысленным тоном, что я только и могу уставиться на него.

– Мы могли бы… пожениться? – медленно повторяю я. – Ты что… делаешь мне предложение?

 Он пожимает плечами.

– В этом есть смысл, так? Ты ведь сама сказала, таковы в Камелоте правила: если я возлягу с тобой, то придется на тебе жениться.

 Я качаю головой, еле сдерживая смех. Как это нелепо.

– Правила Камелота не действуют на то, что было на Авалоне. Не переживай, я об этом забуду. Ты не обязан ничего делать.

 Ланселот трясет головой.

– Это не… я не это имел в виду. Ты позвала меня с собой. Сказала, что я тебе нужен. Так почему же ты меня отталкиваешь?

 Потому что нуждаться в чем-то – это страшно. Потому что я видела, чем все закончится. Потому что я не хочу, чтобы ты сломал меня. И не хочу ломать тебя в ответ.

– Я тебя