еще сквозила неуверенность.

 Мир немного перевернулся, но лишь мы вдвоем это почувствовали.

 После этого ко мне пришли видения, гобелен за гобеленом, сцена за сценой, и повсюду – дороги, где мы не принесем друг другу ничего, кроме боли и отчаяния. Иногда Ланселот просто уходил. Иногда уходила я. Иногда разбивалось его сердце, иногда мое. Порой я видела, что следовало за этим: другие решения и другие предательства, которые питались друг от друга и росли.

 В некоторых видениях наша история вплеталась в легенду побольше – легенду о победе Артура или его поражении. Я видела, как часть моей собственной истории повлияет на будущее Альбиона.

 И каждый раз, когда видела все это, я клялась себе, что оно того не стоит, что я не позволю всему этому случиться. И каждый раз я расставалась с Ланселотом. Говорила ему, будто это в последний раз. Но на каждом костре я снова оказывалась в его объятиях и целовала его до тех пор, пока восходящее солнце не окрашивало небо и озеро пастелью.

 А потом это продолжилось и не на кострах тоже. Мы обменивались поцелуями в лесу, придумывали глупые оправдания для своего отсутствия, в которые остальные не особо верили. Мы проводили ночи в моем домике, сплетаясь в объятиях и слушая сердца друг друга. Мы ужинали с его матерью и много разговаривали. Мы рушили стены, показывали свои слабости, принимали их, внутри и снаружи. Мы полюбили.

 В детстве мой брат Лавейн пугал меня тем, что в замке ползает питон. Он предупреждал, что, если я не буду осторожна, тот схватит меня за шею и задушит: чем сильнее я буду сопротивляться, тем крепче он будет сжимать вокруг меня свои кольца. Лавейн, конечно, врал – он просто прочел о питонах в книге и решил меня помучить. Но я навсегда это запомнила.

 Вот на что была похожа любовь к Ланселоту. Я знала, как она закончится, но чем больше сопротивлялась, тем сильнее в ней увязала. Я не могла с этим сражаться. У меня никогда не было и шанса.

 Но брак? Это был выбор, а не случайность. Я могла сказать нет, могла контролировать эту часть своей жизни – так планировала делать и впредь.

17

– И зачем я нужна на рыцарском отборе? – вздыхает Моргана. – Все эти фанфары и церемонии… они ведь ужасно скучные.

 Солнце поднялось два часа назад, но Моргана все еще валяется в кровати, в ночнушке, с распущенными волосами, которые выглядят так, словно она их целую неделю не расчесывала. И чем дольше я смотрю на ее платье, тем больше убеждаюсь, что в нем она ходила и вчера, и позавчера тоже. Хорошенько покопавшись в памяти, я понимаю: я не видела ее ни в чем, кроме него, с тех пор, как мы приехали в Камелот.

– Ты ведь сестра Артура. Если ты не придешь, пойдут слухи. – Я залезаю в ее гардероб в поисках чего-нибудь подходящего и нахожу кремовое платье с вышитыми розами. Показываю его Моргане, но она тут же кривится и качает головой.

– Меня не волнует, пусть говорят.

Она закатывает глаза и откидывается на гору белых подушек, и ее черные волосы рассыпаются по ним. Теперь Моргана похожа на картину с какой-то давно позабытой богиней.

– Меня волнует. И Нимуэ тоже.

Я возвращаюсь к шкафу и достаю оттуда зеленое муслиновое платье с белым кружевом и жемчужными пуговицами.

 Моргана всегда хочет угодить Нимуэ, и мне не стоило об этом упоминать, но иного выбора она мне не оставила.

– Ох, нет! – Она кривит губы, глядя на платье. – Такое разве что Моргауза бы надела.

– Говори о ней что хочешь, но одевается она по последней моде, – замечаю я, но убираю платье и выбираю другое.

Хотя сомневаюсь, что Моргане что-то понравится: все здешние платья предназначены для двора и отличаются пастельными цветами, кружевом, оборками и лентами. Представить Моргану в одном из них – трудная задачка. Может, поэтому она и не выходит из башни.

– Если бы Нимуэ было не все равно, она бы поддерживала с нами связь, – отзывается Моргана. – Если б ей было не все равно, она бы не изгнала нас с Авалона.

 Я вспоминаю слова Нимуэ: «Здесь вы всегда будете в безопасности. Но вас растили не для этого. Вы должны стать героями».

 Мне этого хватило, но Моргана другая. Она никогда не хотела быть героиней, не нуждалась в славе и восхищении. В первую очередь ее волнует ее собственное счастье, и этим можно восхищаться, особенно при дворе, где женщины в основном ограничивают себя и становятся удобными. Глотают мышьяк, чтобы только показаться милее.

 Но если я об этом заговорю, то мы поругаемся, и я выравниваю дыхание и задаю вопрос, которого боюсь:

– Когда ты в последний раз выходила из башни?

 Она отвечает не сразу: хмурит брови и почти исчезает под одеялом.

 Это так странно. За все годы знакомства я никогда не видела, чтобы она пыталась исчезнуть. Этого хотела я: растворялась на фоне, проваливалась в книги, а Моргана силой вытаскивала меня в мир. Понятия не имею, как поступить теперь, когда мы поменялись местами.

– Какой в этом смысл? – бормочет Моргана. – Снаружи для меня ничего нет. Здесь, в башне, тоже ничего нет, но тут хотя бы тихо, и мне не приходится волноваться о людях, которые шепчутся за моей спиной.

– А я думала, тебя не волнуют слухи.

– Меня и не волнуют, – быстро произносит она – слишком быстро, чтобы я в это поверила. – Пусть обсуждают все, что заблагорассудится, я не стану их останавливать. Но это вовсе не значит, что я должна их слушать. Чувствовать на себе их осуждающие взгляды. Улыбаться и притворяться, что не замечаю, как они пытаются уничтожить меня.

 Я закатываю глаза.

– Сколько драмы. И они не так уж и плохи на самом-то деле. Девочки-подростки всегда слишком жестоки, но они ведь тоже выросли. Как и мы.

 Моргана бросает на меня сердитый взгляд.

– Такие девчонки никогда не вырастают. Их уродливая злоба всегда остается где-то там, внутри. С годами они просто лучше ее скрывают: выжидают время для атаки.

 Я фыркаю.

– Ты их переоцениваешь.

– Или ты их недооцениваешь, – поправляет меня Моргана.

– Никого я не недооцениваю, – отвечаю я, но ее слова попадают в цель.

 Я достаю очередное платье: у него есть нижняя юбка и кружева, но оно серое и без лишних украшений.

 Моргана не отвергает его сразу, но все равно кривится.

– А черного ничего нет? – спрашивает она.

– До заката