не отталкиваю, – отвечаю я. – Но все сложно.

– Но ты меня любишь.

 Я краснею.

– Я никогда этого не говорила. И ты тоже не говорил.

– Потому что нам и не нужно, Шалот. Зачем говорить о том, что и так всем известно?

 Я замираю.

– А ты меня любишь? – спрашиваю я, но тут же жалею об этом. Это опасный вопрос, и на него нет правильного ответа.

 Ланселот улыбается.

– Так сильно, что иногда меня это убивает. И я знаю, что ты чувствуешь то же самое.

 Вот только он и не представляет, что меня это убивает в куда более буквальном смысле.

– То было на Авалоне, – произношу я, и мой голос дрожит. – Что бы ни значила любовь там… здесь она другая.

– Правила изменились. – Он кивает. – О чем и я. Костров тут нет. И ты говоришь, что мне не стоит этого делать…

 Он обнимает меня за талию и разворачивает лицом к себе. Мы стоим так близко, что я чувствую, как бьется его сердце, быстро, словно у колибри.

– Не с той, кто не является моей женой, – шепчет он прямо мне в губы. – А я хочу продолжить, Шалот. Хочу делать с тобой все, что вздумается. И если для этого мне придется играть по правилам Камелота, я готов.

 Ланселот так близко, что я чувствую его дыхание на своей щеке. Так близко, что его глаза больше не кажутся зелеными или карими – в них нечеловеческое золото, и я не могу отвести взгляда. От него пахнет Авалоном – дымом, и лавандой, и медом, и тем неумолимым запахом магии, который всегда витает в воздухе.

 Если я слегка склоню голову, то мои губы коснутся его. И мне так сильно хочется это сделать, что я не могу думать ни о чем, кроме него: о том, как он близок, и о том, как он все еще бесконечно далек.

 Но этот путь устлан разбитыми сердцами. Я видела это. Видела, как Ланселот предаст меня, как мы предадим друг друга. Я чувствовала тот удар, последний удар по нам. Я словно лишилась руки. Или ноги. Или еще чего-то важного. Моя жизнь рассыпалась в пыль, и его не было рядом, чтобы меня удержать.

 Я хочу его, отрицать не буду, но он мне не нужен. И не будет нужен никогда, если у меня хватит на то сил.

 Ланселот готовится сократить расстояние между нами, но я останавливаю его, упираясь ладонью в грудь, прямо над бьющимся сердцем.

– Нет, Ланс, – шепчу я так тихо, что не уверена, услышал ли он меня.

 Но Ланселот замирает – значит, услышал. Я кашляю, делаю шаг назад, выбираясь из его объятий и надеясь, что это поможет мне думать. Но это не помогает.

– Брак существует не для этого, – нахожу я наконец слова. – Женятся не для того, чтобы… чтобы делить постель. Люди заключают брак по многим причинам… ради денег, ради титулов, ради власти.

 Я сглатываю, зная: мои следующие слова наверняка ранят его. Но куда слабее, чем если бы я позволила ему снова до себя дотронуться.

– Тебе нечего мне предложить. Ни денег, ни титула, ни власти.

 Ланселот замирает, и выражение его лица… в нем столько боли. Мне тоже больно. Я хочу вернуть слова назад, сказать, что на самом деле я так не думаю и мне все это не нужно. К тому же скоро у меня будет достаточно и денег, и власти, и титулов для нас обоих… Я делаю еще один шаг назад, прежде чем он начнет со мной спорить, убеждать меня – словно расстояние может меня защитить.

– А я-то думал, что ты романтик, Шалот, – сухо и язвительно произносит он, но я-то знаю, что это всего лишь защитная реакция. Я ударила его, и он не позволит мне сделать это еще раз.

 Я пожимаю плечами.

– Тебе стоит понять, что Альбион – и Камелот в частности – ждет от своих женщин куда больше, чем от своих мужчин. Здесь другие правила. И я знаю, как по ним играть, но тебе еще предстоит этому научиться.

 Я отворачиваюсь, но меня останавливает его голос.

– Я люблю тебя, Элейн, – говорит он так тихо, что я почти это упускаю. – Может, мне стоило сказать об этом раньше. Я любил тебя с той ночи у костра… а может, и до этого. Я люблю тебя, но иногда любовь эта похожа на… я словно пытаюсь удержать в руках дым.

 Я задерживаюсь у выхода. Ланселот прав: я всегда знала об этом, но высказанное вслух признание что-то во мне ломает.

– Ты права… у меня нет ни денег, ни титула, ни власти, – продолжает он. – Уверен, в Камелоте есть множество лордов и графов, которые смогут тебе все это предложить. Но я не беру свои слова назад. И надеюсь, что ты передумаешь.

16

 Тот проклятый костер… Их зажигали на Авалоне каждое полнолуние, и я, должно быть, посетила их сотню.

 Но я знала, о каком говорил Ланселот.

 Полуночные костры были шумными вечеринками, на которых рекой лилось вино, запреты истончались, а в танцах сверкало столько открытой кожи, что матроны Камелота рухнули бы в обморок при виде всего этого.

 Первая же такая вечеринка ударила по моим чувствам. Столько всего! На губах фейри еще не обсохло вино, и они пьяно смеялись и кружились под музыку в танце, резкие движения которого даже не напоминали хореографию Камелота. Квартет лесных нимф играл на инструментах, но я не могла их назвать – что-то вроде флейт и скрипок, барабанов и свирелей, но все же не они. Они были вырезаны из дерева, но казались живыми. Меня это испугало, но вскоре ритм музыки проник в мою кровь подобно заклинанию, и я тоже влилась в танец.

 Меня кружил Артур – так много раз, что я с трудом держалась на ногах, но мы оба смеялись как сумасшедшие, опираясь друг на друга. Затем меня увлекла Моргана: мы прижались щека к щеке, изображая зажатых камелотских придворных и хихикая. Мы с Гвен сцепили руки и плясали до тех пор, пока не упали на песок, почти бездыханные. Я танцевала и с незнакомцами тоже, с фейри, чьих имен не знала. В пучине той ночи они перестали казаться мне такими уж страшными – теперь я видела красоту в их драгоценной коже, крыльях и рогах.

 Я танцевала, и ночь пронеслась мимо, и вот я уже проснулась в своей кровати, абсолютно не помня, как туда попала.

 Я быстро научилась распределять свои силы и отдыхать, не позволяя музыке завладеть мной полностью.

 Но Ланселот говорил не о моем первом