деньги там тоже были, — напомнил Ней.

— Это не меняет сути! Мальчишку воспитывал преступник! А если… а если они решат, что мальчишка причастен, а он теперь Фу? Это могут использовать? Раз причастен мальчишка, могут обвинить и Фу, могут? — требовательно допрашивала Эло.

Нейер молчал.

— Немес ашес! Немес ашес! Немес ашес! Я так знала, что он сулит нам одни беды!

— Никто не узнает, а Арры будут молчать, их свяжет клятва и договор. И… ты хорошо поработала над его внешностью, мама, — Глава одобрительно кивнул.

— И дети растут быстро, через зиму он вытянется и ничем не будет напоминать северного задохлика, — добавил менталист.

— Немес ашес, — с чувством выругалась Эло ещё раз.

— И никто не посмеет предъявить что-то Наследнику рода Фу. Теперь ты понимаешь, мама, как важно, чтобы ни у кого не возникало ни вопросов, ни сомнений, что… он сын рода Фу? — Мягко дополнил Ней. — Ты… понимаешь… что будет, если кто-то узнает и решит использовать эту нить против нас? Обвинит весь род в провале экспедиции в неизвестные земли, которая готовилась десять зим?

— Арры подставили нас, — глухо проговорила Эло. — Даже тут… подставили нас…

Менталист отвернулся к окну.

— Мы не можем отменить выбор алтаря и не можем сменить наследника, — Нейер выехал из-за стола и подкатился к матери.

— Ты знал? — Эло вскинула голову. — Когда вел его вниз? Можно было отменить — это нарушение, это пятно на репутации…

— Не знали точно, вестник пришел утром, — вмешался менталист.

— Мама, — Нейер подъехал прямо к креслу и взял руку матери в свои. — Ты поможешь мне? Поможешь защитить Фу?

Леди Эло молчала, опустив голову и глядя в сторону.

— Мама… Это слишком большая слабость…Мы и так слабы сейчас, все только и ждут… Никто, мама, совершенно никто не должен и мысли допустить, что кровь Наследника Фу не так чиста, как должна быть… Никто не должен и мысли допустить, что это — не Син. Ты… понимаешь?

Госпожа молчала, не поднимая глаз на сына.

— Помоги мне… мама… помоги…

Через мгновение — Дей все это время не дышал, наблюдая со стороны — леди Эло едва заметно, на два пальца, наклонила голову.

Глава шумно выдохнул, поднес материнскую руку к губам, и нежно благодарно поцеловал. А потом склонил голову, как Младший, и замер, коснувшись лбом тыльной стороны ладони Госпожи.

* * *

Середина дня

Пустыня, Белое плато

Недалеко от торговой тропы на окраине земель Фу

Коста понял, что ходит кругами, когда кончилась первая фляжка воды. Дышать становилось все тяжелее и тяжелее. Копыта двугорбой мохнатой лошадки все чаще спотыкались.

Барханы, казавшиеся маленькими впереди, так и не приблизились ни на шаг, хотя он точно держал путь. Каким образом светило оказывалось каждый раз с разных сторон?

Это возможно, только если он ходит по кругу.

От белого — абсолютно белого кругом, его бы тошнило, не проведи он всю жизнь за столом. Пустыня напоминала ему чистый лист. Пергамент — из самых дорогих, превосходного качества, который только и ждет, чтобы его коснулся кончик кисти.

Карту он помнил, и даже на привале нарисовал на песке по памяти, пытаясь понять, где же они ночью встали лагерем, и как выбраться отсюда. Но это не помогло.

Единственное, что он понял отчетливо — оазисы далеко, у него осталась одна фляжка, и если он сегодня не доберется до барханов, выбравшись из этой белоснежной чаши смерти, завтра он умрет здесь.

Мысли о смерти он прокрутил в голове столько раз, что они уже не вызывали страха, или ужаса. Не вызывали вообще ничего, кроме смирения.

О том, что он ошибся и сделал неверный выбор — выбрав свободу, а не Фу, он тоже не думал. О своих ошибках он подумает позже — когда выберется. Мысли об ошибках полезны, только если ты собираешься их исправить.

Коста остановился и сделал короткий привал — размять ноги, сделать глоток воды, освободить лошадь от веса всадника.

Мохнатая морда потянулась к фляжке, учуяв запах, и Коста потрепал ее между ушей.

— Жаль, что ты такая глупая, — пробормотал он тихо.

Теорию, что лошадка помнит дорогу или дом, он тоже проверял. Отпустив поводья и дав полную свободу. Но мохноногое создание упрямо стояло на одном месте, отказываясь двигаться, если им не управляют поводья.

— Глупышка… Если бы ты помнила, куда идти… Умру я, следом умрешь и ты…

Коста разминал ноги и — думал. И только после того, как мохнатая морда третий раз потянулась к фляжке, поделил воду пополам.

– Хэй! Хэ-э-э-эй!!! — голос звал где-то вдали. — Хэ-э-э-й! Хэ-э-эй!!!

Коста обернулся и сначала не поверил глазам, потер, но караван не исчезал. Впереди, прямо по белому песку двигалась цепочка крошечных лошадок и всадников, и они махали ему издалека руками.

– Хэ-э-эй!!!

Коста быстро пристегнул пустую фляжку, и заставил лошадь опуститься на колени, ни на миг не отрывая глаз от спасения.

Они — спасены!!!

* * *

Сколько он уже ехал по пустыне, Коста не знал.

Время — остановилось.

Миражи окружали его, обступая со всех сторон так, что он не видел выхода.

Вместо песка в дрожащем от раскаленного жара мареве проступали картины и фигуры.

Он видел ворота поместья Фу, видел алтарь и поместье Фу, гостиную Фу, сад Фу…кухню Фу… Видел злобную госпожу и господина в кресле… Который махал ему — вернись! Возвращайся! Возвращайся!

Видел тренировочную площадку Вонгов… Лирнейские горы, встающие хребтами вдали. Видел домик на острове — их домик, на крыльце которого стоял Семнадцатый, и махал ему руками, а рядом весело подпрыгивал Пятый… Видел куратора Сейши, и видел Лиса, который манил его к себе… и махал, махал, махал…

Коста жмурился, тряс головой, тер глаза и затыкал уши.

Миражи были кругом. И миражи звали его.

Жар песка стал настолько нестерпимым, что Коста почти не спускался вниз, не понимая, как выдерживает лошадь.

Бросаться навстречу, погоняя мохногорбую, он перестал уже на третьем мираже, когда сначала воздухе растворился караван со всадниками и повозками, потом перед его носом растаяли слуги Фу с сопровождением, а затем — оазис, которого не было на карте.

Спускаться с лошади он перестал после пятого миража, когда бросившись вперед, прошел сквозь мираж, обернулся обратно и увидел двадцать лошадей разом. Точь-в-точь, как его. Один в один. И после этого, долго, заплетаясь, ходил от лошади к лошади, и, наткнувшись на теплую шерсть под пальцами и горячую подпругу, почти зарыдал от облегчения, и больше никогда не спускал поводьев с руки.

Коста потерялся в миражах.

Все, кого он знал, или видел в жизни, прошли вереницей перед его глазами, и даже одинокая молчащая женщина, которая не звала — просто стояла тихо, и истаяла воздухе раньше, чем Коста успел добежать, чтобы рассмотреть лицо. Он знал — это была… мама.

Он почти сошел с ума, бегая от одного миража до другого. Не понимая, где истина, где ложь. Что в этом мире жара и песка является правдой. И очнулся резко, рывком, отрезвев сразу, как только увидел белую голову, и длинную косу, и недовольно прищуренные глаза Наставника Хо.

Мастер сидел на такой же лошадке, как у него. Одетый по-южному, замотанный в тряпки. И распекал его за медлительность: «Быстрее иди сюда, щенок!!!». Звал он с расстояния в сотню шагов. «Быстрее!!!»

И тогда Коста очнулся и зажмурился.

Ложь, ложь, ложь. Сплошная ложь. Нельзя верить глазам своим.

– Господин! Юный господин!!! — звали его сзади голосом знакомой служанки. — Юный господин, скорее сюда!

Нельзя верить ушам своим.

Здесь вообще ничему нельзя верить, кроме ощущения горячей шерсти между пальцами.

Он умрет здесь. Он не выберется отсюда. Это место убьет его. Если он не найдет выход, он останется здесь. Это белое место станет его могилой.

Сверху в небе закричали соколы, и тот, что кружил прямо над ним, ответил — тревожным клекотом. И на его зов отозвались десятки птиц со всех сторон, парящих над барханами вдали.

Но и этому Коста больше не верил тоже. Ни птицам, парящим в небе, ни тем картинам, которые впереди показывала ему беспощадная пустыня.

* * *

Пустыня

Западная гряда барханов у чаши «белой смерти»

Пустынник отнял ладонь от рта, и зов эхом прокатился по пескам. Сокол в небе — маленькая, едва