И он пришел.

Высоко над головой распахнула голубые крылья бесконечная высь. Светлая, сказочно-ясная, такая, каким может быть только небо Земли. С меленькими барашками облаков и огненной тарелкой солнца.

Мне снился родной мир, великолепный и уникальный, совсем не похожий на сумрачную, готически-угловатую Умбру. Прекрасный до слез, прозрачной линзой увеличивавший все, на что я смотрела…

Лишь настойчивое потрескивание нарушало идиллическую картинку моего небесно-голубого сна. Что же так трещит, словно ломается? Пришлось нехотя скосить глаза вниз, разыскивая источник раздражающего звука. О, даже — источники.

Горела трава. Едва тронутая желтизной, не достаточно высохшая, чтобы полыхать костром, но уже осенняя, и оттого — сдавшаяся на медленную долгую муку тления.

Горели листы бумаги. Они валялись в траве, судорожно извиваясь от жара мелкими черными рисунками, нанесенными чернилами или красками. Сверху бумагу придавливали крупные серые камни, не давая ей ухватиться за порывы ветра, и убежать в идеальное, но такое далекое небо.

Горел мужчина в центре поляны. Безмолвно, страшно. Обхватив голову руками, закрываясь от меня. Я не помнила, кто он, но почему-то знала, что он не кричит от жуткой боли, не издает звуков из-за меня. Не хочет пугать.

Линзы на моих глазах набухали и скатывались по щекам, чтобы через мгновение собраться снова. Нельзя было смотреть на горящего человека. На все, кроме неба, нельзя было смотреть. Мне запретили, но… взгляд непослушно скатывался вниз, торопливо оглядывая лесную поляну. Прикипал к линиям развернувшейся вокруг меня сияющей пентаграммы, чуть покачивающейся у самой земли. Удивительной в своей четкости, учитывая, что тут и там, словно непроглядные кляксы на ученической картине, внизу, у моих ног, расплывались туманно-слепые пятна с едва уловимым красным оттенком.

Вот здесь все детально видно, а рядом вдруг непроглядность, за которой неизвестно что. Скосишь взгляд на граммуличку, посмотришь чуть в сторону и опять все четко. Просто чудо какое-то.

Я присела, неуверенно протянув руку к ближайшему пятну, неподчиняющемуся моему зрению, почувствовала, как коснулась чего-то мокрого. Ужасного. Вязкого. Красного, когда руку подносишь к лицу.

И мою грудь разорвал крик. Тонкий, тягучий и безнадежный.

Потому что ничего уже не исправить. И ничего не вернуть. Всегда будет молчать горящий человек, всегда будут мокрыми мои ладони. Острая спица боли пронизывала мое сердце и оставалось только кричать, не в силах сдвинуться, поднимая глаза в пустое небо.

— Бабочка!

Низкий рокочущий голос внезапно разломил сон на осколки, оглушительно врезался в уши, перетягивая на себя мое внимание.

— Бабочка, просыпайся, дери тебя Тени!

Меня грубо затрясли за плечи, так что голова мотнулась, словно была пришита на тонкой нити. Зубы от неожиданности клацнули, довольно неприятно прикусив язык и окончательно выдергивая меня из приснившегося кошмара. Ох, это был сон, просто сон.

Я хотела открыть глаза, поблагодарить будящего, но меня опередили.

Под глухие проклятия мои волосы стянули в пучок на затылке, дернули, вытягивая струной и поцеловали. Крепко, жестко, раз, другой.

Я забила ногами, пытаясь сбросить с себя тяжелое одеяло и заодно пнуть неизвестного напавшего. Но чье-то тяжелое тело налегло, выбивая дух. И, мать его, вливая магию. Шай-Гирим! Какого дьявола!

— Потерпи, Бабочка!

Короткий вздох, во время которого я успела выпучить глаза, но из звуков смогла выдавить только вялый сип. И меня снова целуют. Человеческие твердые губы. Вырывая дыхание и вливая заместо него сияющий поток энергии. Никакой боли, только мягкое, расслабляющее тепло.

Ох, блаженство. Еще. Еще. И я вцепилась в целующего демона, жадно впитывая магию.

Кошмарный сон обессилил меня, пальцы дрожали от слабости. Где верх-низ, где выход неизвестно, почему я здесь нахожусь неясно. Мысли метались гонимыми ветром листьями, все смешалось в моей голове.

И теплое мужское тело стало оплотом, за который я уцепилась, прижимаясь как плющ к кирпичной стене.

— Спокойно, Бабочка, спокойно, — шептал он в перерывах между торопливыми рваными прикосновениями губ. — Сейчас все будет.

И я успокаивалась, размякала в его руках, продолжая тянуться, пить силу, которую в меня щедро вливали.

— Еще немного? Еще хочешь?

Низкий голос прокатывал по коже стайки мурашек, я отзывчиво подрагивала, подставляя рот, шею, крепче вцепляясь. Ночной гость лечил от тянущей пустоты, скорчившейся где-то в солнечном сплетении, согревал, успокаивал и… вышвыривал из моего разума картинки огня на лесной поляне.

Как только мужчина отодвигался, приподнимаясь на руках и цепко меня осматривая, перед глазами тут же вспыхивала пентаграмма под голубым небом. А когда прижимался, сон исчезал, уступая ночному шепоту, твердому телу надо мной.

— Все? Теперь поспишь?

Сначала я даже не поняла смысл вопроса: о чем это он? Он что? Собрался уйти? Бросить меня одну? Страх вспыхнул, заставляя сердце стучать, выбивать паническую дробь. Я испугалась до плывущих пятен перед глазами. Только не это, он не уйдет, бросив меня одну, оставив с горящим человеком в моей памяти. Как, как его удержать? Чем?

— Нет, — застонала я, пытаясь обхватить его за шею и притянуть к себе. — Пожалуйста. Пожалуйста. Останься. Что ты хочешь? Целовать? Целуй! Энергию передать? Я возьму, я все возьму.

Ногти скользили по непробиваемо гладкой коже, и от отчаяния, понимая, что теряю его, я подтянулась и вцепилась зубами за нижнюю губу. Тут же испугавшись и принявшись отчаянно вылизывать ее под изумленный глухой стон, вырвавшийся у Шай-Гирима.

— Бабочка, ты не понимаешь.

— Умоляю, — бормотала я.

Темнота раскачивалась вокруг, пугая мой воспаленный разум. Мне показалось, как только демон уйдет, она бросится на меня, соединив старый кошмар приближающейся морды монстра с новым — огнем на поляне.

И тогда я просто не проснусь, мне не хватит сил. Я так хотела увидеть во сне детские воспоминания, а теперь была не уверена, выдержу ли их…

Рванувшись к пытающемуся отступить мужчине, я прилипла все телом, ощущая как через тонкую ночную рубашку колотятся друг о друга наши сердца.

И он не выдержал. На меня набросились, подминая, сжимая. На долю секунды я усомнилась, выдержу ли его вес, не расплющусь ли бездыханно под двухметровым телом. Но было тепло, жарко, но никак не тяжело, и дышать было чем. Им. Запахом хвои на солнце, пряной травы на горячем подоконнике, чем-то еще, яростным и опасным, таким нужным сейчас.

Клочки моей ночной рубашки разлетелись в стороны, и мы оба застонали, ощущая, как сомкнулись тела, сложились едиными частями паззла. Кожа к коже. Дыхание к дыханию.