торчали колосьями вверх. Сквозь их густую щетину едва проглядывала земля, подернутая с краю мучнистой зеленью, как тиной. Павел Лукич пошел по бровке поля. Опущенная рука бороздила пшеницу. В том месте, где стебли были гуще, а колос крупней, остановился. Садясь на корточки, сморгнул с глаз прилившую муть, провел по колосьям рукой, как погладил.

— Эх, деточки мои, — вздохнул. — Деточки мои последние!

И тут услышал: к полю подъехала автомашина. Хлопнула дверца. Из машины вышел низенький человек, оглянулся и пошел, крадучись, к пшенице. Павел Лукич изготовился словно для прыжка. Перед ним стоял Сыромятников. Вскочил, кинулся к нему…

Что было дальше, он не помнил.

3

Игнатий Порфирьевич Сыромятников страдал бессонницей, которая появлялась у него в те периоды творческой деятельности, когда он подолгу бывал занят обдумываньем интересовавшей его темы или какого-либо важного вопроса. Взволнованный мыслями, ход которых остановить было невозможно, он долго и трудно засыпал с вечера. Сон был нервным, но и в эти часы продолжалась утомительная работа мысли; напряженье в голове возрастало, и во сне он уставал даже сильнее. Просыпался со звоном в ушах. Случалось это в середине ночи или в самом начале утра. Он уходил к себе в кабинет и, страдая от боли, сидел в кресле у открытого окна.

Дачный поселок, где жил Игнатий Порфирьевич, стоял у леса на берегу Выкши. Место веселое, зеленое и тихое. Дача — деревянный дом с мезонином и двускатной вздутой крышей, на лужайке у опушки. В окно тянуло утренней свежестью. В первом, робком еще свете виднелся участок леса с березами на опушке и елями и соснами в глубине. Березы с темными, вишнево-красными отметинами у сучков, прямые, с медным отливом чешуйчатой коры сосны, шатровые ели дремали в тишине. Пологий спуск к реке кудрявился кустарником. У тихого залива поставлена купальня. Течение там еле слышное, дно песчаное. На той стороне желтая отмель и за нею на кореннике опять то сумрачный — еловый, то высветленный березами и осинами лес.

Кабинет — продолговатая комната, оклеенная обоями, казался сумрачным в свете утра. Письменный стол и книжный шкаф из красного дерева блестели полировкой. Остальная мебель — мягкое кресло, стол с микроскопом, весами и другими приборами у противоположного окна, два полумягких стула. На письменном столе пишущая машинка, стопка чистой бумаги, несколько книг и среди них — «Эффект Берковича — Сыромятникова» с золотым тиснением по переплету.

В то утро Игнатий Порфирьевич проснулся, как обычно, от головной боли. Холодное, стального оттенка небо на востоке чуть посветлело, а на западной стороне было налито свинцовой синевой, будто там собиралась гроза. Она шла оттуда с вечера. Перед закатом солнца туча встала над лесом. Ее серые закрылки вздувал ветер. Закачались верхушки деревьев. Порыв ураганного ветра долетел до дома. Загремело на крыше железо, стекла в окнах задребезжали; над поселком столбом вздыбилась пыль, но тем все и кончилось. Ветер утих, пыль улеглась. Теперь там поблескивали в вышине редкие утренние звезды. От Выкши поднимался туман. В кабинете стало видней. Осветилось зеркальце микроскопа на столе, стекло в картине на стене, полированная мебель. На столе за микроскопом лежали образцы пшениц. Их колосья тоже испускали тяжелый медно-бронзовый свет. Он привозил каждый день все новые сорта, изучал их особенности. Находил, какие только мог, книги по пшенице, делал многочисленные выписки из них. Жена, Аделаида, с удивлением смотрела на его новые занятия.

— Ты решил переквалифицироваться?

— Откуда ты это взяла?

Она указала на пшеницу.

— А-а, это… Меня занимает одна мысль. В селекции пшеницы может произойти качественный скачок. Признаки его уже есть. Я пытаюсь установить общие законы этого явления, которые можно было бы использовать во всех областях растениеводства, — популярно объяснил жене свое увлечение Игнатий Порфирьевич.

В первое время Аделаида просыпалась вместе с ним и ставила чайник на плиту. Немного погодя входила к нему в кабинет с чашкой горячего чая. Сегодня она, утомясь, спала. Игнатий Порфирьевич поглядел на пшеницу. Он давно уповал на всемогущий случай. Именно случай привел его в лабораторию Берковича, откуда пошла его научная известность. Случайно оказался он прошлой осенью на выставке в зональном институте. А разве не чистая случайность, что он приехал в райком в тот день, когда там выступил со своим предложеньем Лубенцов? Игнатий Порфирьевич надеялся, что какой-нибудь факт в ходе исследований случайно приоткроет завесу над таинственными законами необычных превращений, и ему останется только одно: своим острым умом схватить всю суть и глубину явления и заключить их в строгие формулы слов и цифр.

Он скинул халат и шлепанцы, надел простой хлопчатобумажный костюм и ботинки на толстой подошве, нахлобучил на голову кепку и, пройдя на цыпочках возле спальни, чтобы не разбудить жену, вышел во двор.

По тропинке прошел к лесу. В высоком сосняке стояла такая тишина, что он невольно остановился и поглядел на стволы, уходящие вверх; там между кронами далеко-далеко проступало небо. Мазнула по лицу паутинка. Игнатий Порфирьевич потер щеку рукой. Тишина леса, свежесть утра, прохладный, настоянный на смолах воздух лучше всяких таблеток подействовали на голову.

Сосняк остался позади; пошли ели, частые и темные, мало пропускавшие света. Земля под ними усеяна иголками. Палка зарывалась в них, ботинки скользили по толстому упругому слою. Кругом темношкурые стволы, темная, необыкновенной густоты хвоя на лапчатых переплетшихся ветвях; и лишь где-то впереди светло-синее пятно жидкого, тихо льющегося с отпотевшего неба света. Там на просеке, прорубленной для мачт высоковольтной линии, зеленела трава, пестрели цветы. В свои прежние вылазки в лес Игнатий Порфирьевич бывал на просеке и любовался росшими у мачт лютиками, медуницей, белой кашкой. Сейчас идти туда не хотелось. Хорошо любоваться цветами, когда спокойно на душе и ничто не тревожит дремлющий ум. Теперь же он весь во власти поиска и беспокойных раздумий. Он блуждает в лабиринтах мысли, как вот в этом сумрачном еловом лесу, и ждет хоть какого-нибудь просвета. Все, о чем думал вчера и позавчера, над чем засыпал ночами, продолжало жить в нем и в эту минуту, когда, опершись на палку, глядел он на утренний свет, брезживший впереди. Он думал все о том же — об изменчивости и неожиданных мутациях генов, о внезапном увеличении в клетках числа хромосом, о влиянии среды на формирование наследственного аппарата растений.

Сумрак в ельнике поредел. Сквозь хвою забрезжил воздух, подкрашенный светом зари. Игнатий Порфирьевич вышел из леса. Тонкая палевая полоска зари передвинулась на восток; цвета ее потеплели, стали ярче; она зарумянилась, отражаясь в реке и в окнах домов. Игнатий Порфирьевич вывел из