Он заставил меня чувствовать себя смелой, сексуальной, уверенной.

Я наткнулась на сообщение под последней фотографией, которую отправляла ему на утро после вечера в баре.

Он назвал меня хорошенькой.

Невообразимо.

Гребцов, которого я знала, с кем работала бок о бок на протяжении многих лет, часто смотрел на меня таким образом, словно сдерживался от порыва лично подхватить на руки и выбросить из ближайшего окна. Это не укладывалось в моей голове. Было сложно поверить в то, что он смотрел на мое фото, где я неряшливая, с похмелья и закутанная в одеяльный кокон, и считал меня хорошенькой.

Как бы ни старалась, а представить босса, искренне проникнувшегося ко мне симпатией, не получалось.

Я чувствовала подступившие слезы. Влага стремительно скопилась в уголках глаз, и с новым приступом злости я стиснула зубы, не в силах смириться с тем, что душевная боль гораздо сильнее неприязни к мужчине, ставшему ее причиной.

Внезапно я свернулась калачиком на своей кровати, рыдая, словно ребенок.

Хорошо. Ладно! Этой ночью я буду плакать.

Я провела дома целую неделю почти безвылазно. В последний раз с нечто подобным мне пришлось столкнуться после смерти мужа, и думать об этом было болезненно. Увольнение по собственному желанию, обман Гребцова и уход из жизни самого дорогого человека — ситуации, которые и рядом не стояли, однако сейчас я испытывала похожую пустоту утраты, ужасное одиночество, как будто какая-то жизненно важная часть меня была вырвана.

Я с трудом могла представить, как возвращаться к нормальным будням. Застряла в забвении, прячась под одеялом, как трусиха, обворачиваясь противной жалостью к себе. Каждый час металась от гнева, потому что позволила себя обмануть, к постыдному, необъяснимому желанию немного отмотать время назад, чтобы сделать все возможное и продлить ложь.

Мне нравилось быть желанной, быть нужной.

И меня начинало воротить, как только я думала о том, что придется вернуться к прежнему образу жизни — отсутствию работы, бессоннице, и бесконечному параду мужчин вроде Абрамова, с которыми меня не ждет ничего кроме разочаровывающих свиданий…

А затем на электронную почту пришло письмо. Адрес отправителя отличался от заблокированных мною данных «Мистера А» и Гребцова…

Лолита,

Я уверен, ты уже позаботилась о занесении моего номера телефона в черный список, потому что мои бесконечные звонки обрывались короткими гудками. Я неоднократно думал о том, чтобы приехать к тебе лично, — наверное, раз десять садился в автомобиль, — но отдергивал себя пониманием, что появиться на пороге твоего дома будет полным неуважением.

Не исключено, что и от этого письма ты избавишься, не прочитав. Но я рассчитываю на то, что в тебе взыграет любопытство, и ты все-таки взглянешь на эти строчки. Я должен надеяться.

Я перехватил твое заявление об увольнении. Вряд ли ты возненавидишь меня еще больше, так что да, я это сделал.

Знаю, я поступил коварно, но в данный момент нет ничего, чего бы я ни сделал, чтобы снова встретиться с тобой. Только в последний раз. И я не прощу себе, если из-за меня ты откажешься от работы, которую любишь.

Я сказал всем, что ты заболела гриппом.

Я буду находиться в парке за углом от нашего офисного здания. Каждый день с шести часов вечера.

Я буду ждать тебя, пока ты не появишься.

Твой Саша.

АЛЕКСАНДР

Я не рассчитывал на скорый ответ. Ожидал, что Лолита будет мучить меня, по меньшей мере, несколько дней, если не недель своим молчанием. И я охотно бы принял такое незначительное наказание, как многочасовое нахождение в холодном парке. Я влачил свое существование под тяжким грузом вины и надеялся испытать облегчение, морозя задницу.

Однако Лолита появилась в самый первый вечер, на следующий день после того, как мое письмо было прочитано ею.

Я заметил ее стройный силуэт, когда сидел на кованой железной скамье всего лишь пятнадцать минут и наблюдал за голубями, не видя их по-настоящему, и погрузившись в омут мыслей, где царили и буйствовали черти. Звук приближающихся шагов заставил меня поднять голову.

Лолита надежно укуталась от холода. Ее руки были засунуты в карманы длинного черного пальто, красный шарф несколько раз обернут вокруг шеи, придавая элегантности ее теплому образу. Распущенные волосы каскадом рассыпались по плечам мягкими медово-коричневыми волнами, подсвеченными золотом заходящего солнца.

Поклонская выглядела потрясающе, болезненно красивой. Какая-то крошечная и абсурдная часть меня задавалась вопросом, не делала ли она это нарочно, как некое обдуманное возмездие.

Лолита села рядом, так далеко, как только позволяла маленькая скамейка, не потратив ни мгновения, чтобы удостоить меня взглядом. В ее манере поведения читалась нарочитая смелость, этакое метафорическое небрежное бросание перчаток в мой адрес. Острая боль любви пронзила мою грудь. С таким же успехом Лолита могла бы произнести вслух: «Твой ход».

— Я рад, что ты пришла, — поприветствовал я.

— Я всегда делала все, что ты просил, не так ли? — огрызнулась шатенка. В ее голосе прозвучала горькая нотка, которую она даже не пыталась скрыть.

Я поморщился.

Я снова и снова думал о том, что скажу Лолите, если мне представится возможность вновь заговорить с ней. Репетировал этот момент больше, чем мог сосчитать, но теперь… все слова, когда-либо мелькавшие в голове, покинули меня перед лицом холодности в тоне Поклонской.

Она тщательно старалась не встречаться со мной взглядом.

Когда я открыл рот, все, что сумел вымолвить, стало:

— Я скучал по тебе.

Реакция Лолиты последовала незамедлительно. Она резко напряглась.

— Не нужно, — отрезала, вздернув подбородок. — Ты не имеешь права так говорить.

Я сделал глубокий вдох.

— Это правда. Я скучаю по нашим разговорам.

Казалось, будто Лолите хотелось рассмеяться в голос ядовитым смехом, но она стиснула кулаки, сдержавшись.

— Мы никогда нормально не разговаривали.

— Разве? Мы переписывались с тобой часами, болтая обо всем и ни о чем.

Женщина плотно сжала губы.

— Это не в счет.

— Не для меня.

Она по-прежнему не смотрела в мою сторону. Прищуренным взором сканировала парк, словно бросала все силы на то, чтобы игнорировать мое присутствие.

— Знаешь, что самое худшее? — неожиданно спросила Поклонская. — Ну, помимо того, что ты окружил меня унизительной ложью? Дело в том, что я в правду начала верить, будто ты не такой уж и плохой человек. Будто вся идиотская история с «ублюдком-боссом» — лишь прикрытие, и вне работы в тебе теплится искра порядочности. Но оказалось, что ты самый большой в мире подонок, Гребцов.