Четыре года, собрав всю волю в кулак, муж сопротивлялся болезни, бился за жизнь с противником, который с самого начала был сильнее его. Но Гриша всё равно не сдавался, хотя ему и пришлось испытать мучения всех кругов ада. Он прошёл и хирургию, и лучевую терапию, и химию. Всё, что только было возможно, мы испробовали, даже принимали участие в клинических испытаниях экспериментальных препаратов.

Четыре года жизни Гриша отвоевал у болезни, карабкаясь от отчаяния к надежде и падая обратно, на самое дно безнадёжности. Для такого диагноза, как говорили врачи, это очень большой срок, изначально они давали ему год, от силы полтора. Думаю, так долго он смог продержаться только благодаря силе воли и решимости.

И лишь в последние полгода, после того, как лечащий врач сказал, что никакие методы уже не дадут ощутимого результата и Гришу отправили умирать домой, мужество постепенно стало покидать его. Для него пропали смысл и цель борьбы, не осталось ничего, кроме изнуряющей, высасывающей последние силы и перемалывающей психику боли.

А для меня началась ещё и безумная эпопея с выпиской рецептов и получением обезболивающих. Лекарства, которые можно было купить в аптеке за деньги, уже практически не помогали, а наркотиков, что мужу выписывали на десять дней, хватало, в лучшем случае, на неделю. Он пытался терпеть, чтобы хоть немного растянуть полученные препараты, но тогда начинались приступы невыносимой прорывной боли.

Самыми тяжёлыми для него были дни моих походов за рецептом и в аптеку. На это уходил обычно целый день, и всё время до моего возвращения Грише приходилось держаться на простых таблетках, ведь для того, чтобы врач мог выписать новый спецрецепт, я должна была сдать все использованные ампулы. Получение лекарств – вообще отдельная история, полная бюрократических проволочек, перестраховок и прочего абсурда. Ни вспоминать, ни говорить об этом сейчас не хочется. Мой рассказ о другом.

Первые два месяца после выписки из больницы Гриша ещё вставал, иногда, в паузах между приступами рвоты и боли, просил вывезти его на балкон погреться на солнышке и подышать тёплым весенним воздухом. Потом прорывы боли стали проявляться постоянно, и вся жизнь свелась к одному – мучительному ожиданию смерти.

Я видела, насколько муж изменился внутренне, он казался совершенно сломленным этими непрекращающимися пытками. Но однажды я вдруг заметила явную перемену в его настроении, которую не сразу смогла понять. Он стал более собранным что ли, как в те годы, когда ещё боролся с болезнью. В глазах появилась надежда, словно он обрёл новую цель. Поначалу я обрадовалась этой перемене, но потом поняла её причину.

Когда мне нужно было ненадолго отлучаться из дома за продуктами, я обычно оставляла включённым телевизор, чтобы мужу не было совсем одиноко в моё отсутствие. Он смотрел какой-нибудь старый советский фильм, это помогало на время отвлечься, вспомнить прежние времена.

И вот как-то раз, вернувшись из магазина, я услышала, что он смотрит не кино, а выпуск новостей. Сперва я не придала этому особого значения, но в одном из следующих сюжетов зашла речь о том, что покончил с собой какой-то генерал, и причиной его самоубийства называли тяжёлую форму онкологии. Зайдя в комнату, чтобы переключить телевизор на другой канал, я посмотрела на мужа и увидела на его лице то самое выражение. Вот тогда я сразу всё поняла.

Гриша, конечно, ни словом не обмолвился, но по его глазам я поняла, что эта идея крепко засела в его сознании. Не скажу, чтобы муж был очень религиозным человеком, но тогда в Афганистане он принял не только боевое крещение, но и православное, и все последующие годы жил по вере. И вот теперь болезнь испытывала его, искушая быстрым избавлением от мучений и от тягостного ожидания неотвратимого конца.

НА ВОПРОС О ПРАВОМЕРНОСТИ ЭВТАНАЗИИ

НЕЛЬЗЯ ОТВЕТИТЬ ОДНОЗНАЧНО.

НО МНОГИЕ ТЯЖЕЛЫЕ БОЛЬНЫЕ

ВОСПРИНИМАЮТ ЕЕ СКОРЕЕ КАК БЛАГО.

С того дня я больше не рисковала оставлять мужа дома одного даже на полчаса. Когда мне предстоял поход за рецептом и в аптеку, договаривалась с дочкой. Света оставляла ребёнка у подруги на день и приезжала к нам, с ним вместе не получалось. Антошке тогда едва исполнилось пять лет, и он был совершенным непоседой, больше десяти минут на месте не мог усидеть. В другое время Грише, конечно, и хотелось бы пообщаться с внуком, а теперь шум, гам и неугомонная беготня ребёнка сильно утомляли деда, он становился ещё более раздражительным.

Я ничего не стала говорить Грише о тех мыслях, что поселились в его голове, язык просто не поворачивался. Да и что можно сказать человеку, которому только смерть сулит освобождение? Что самоубийство это грех? Разве можно осуждать его и упрекать за такие мысли? Так что мы с дочкой не пытались его в чём-то разубеждать, обходили стороной эту тему. Просто старались быть вдвое внимательнее и не оставлять его одного, и плюс ко всему избегать просмотра новостей. Хотя проблему это, конечно, не снимало.

Районный онколог во время одного из своих последних визитов, видя крайне тяжёлое состояние мужа, предложила выписать ему направление в хоспис, говорила, что там Грише будет обеспечен надлежащий уход и качественное обезболивание, и что всё это совершенно бесплатно. Я тогда категорически ответила нет, мне казалось просто немыслимым сдать мужа в богадельню, отправить его умирать среди чужих людей, которым до него не будет дела. Именно так я тогда воспринимала само слово хоспис – для меня оно означало государственный приют для умирающих нищих.

Изменить моё решение, вопреки стойкому предубеждению, меня заставил второй инсульт, случившийся за несколько дней до майских праздников. Это была настоящая катастрофа. Меня на скорой увезли в больницу, и я не находила себе места от переживаний. Дочка панически боялась ставить отцу уколы, опасалась, что может навредить ему своей неловкостью. Плюс лекарства были на исходе, а впереди предстояли долгие выходные, нужно было срочно идти за рецептом. Я не могла даже представить, как Света будет со всем этим справляться, успеет ли до праздников. Нужно было переоформлять заявление на её имя, пройти кучу кабинетов, собрать подписи. С кем она оставит ребёнка и кто будет присматривать за Гришей всё это время? Близких, кого можно было бы попросить о такой помощи и кто действительно смог бы это сделать, у нас не было, а времени на поиск профессиональной сиделки не оставалось совсем.

В этой ситуации единственным спасением для нас стало отправить Гришу в хоспис, хотя бы на несколько дней. Особых надежд на бесплатный «надлежащий уход» мы с дочкой не питали, но рассудили, что там ему, по крайней мере, проколют нужные лекарства, к тому же он будет под наблюдением, и риск, что ему удастся осуществить свои намерения, сведётся к минимуму. Утешались этим.

Света позвонила нашему онкологу, объяснила ситуацию. Врач приехала в тот же день, осмотрела Григория, сделала инъекцию последнего из оставшихся на тот момент препаратов. Направление и выписка из истории болезни были у неё на руках, и она сразу же позвонила в хоспис. Выездная бригада оттуда прибыла чуть ли не в течение часа. Так муж оказался в хосписе.