«Вот это утешил, – протестует Надька, которая, естественно, тут как тут. – Тебе, значит, башкой о стену? Нам с Данькой – тоже, потому что стена не разбирается, кто в нее по собственной дурости молотит, а кого вынуждают по родственным соображениям. Мы все, значит, бошки расшибаем, чтобы какому-нибудь Недомерку сохранять простор и возможности?»

Данька переводит глаза с матери на отца и по всему видно, что доводы матери куда понятнее.

Вдруг Лео сможет успокоить Даньку, соорудив какую-то забавную модель из нашего тупика?

Лео, человек бесконечного обаяния и остроумия. В придачу дотошный, но совсем не напряжный конспиратор. Йеф, например, так и не узнал, имело ли смысл закреплять телефонный диск в повернутом состоянии? Лео считал, что так жучки переключались с прослушки комнаты на прослушку телефона, и, стало быть, в комнате можно было говорить без опаски. Многие полагали, что все это ерунда и придурь, но даже если и так – придури Лео никому не были в тягость, а повернутый диск совсем не мешал разговорам. Но главное в том, что Лео был щедро наделен талантами политолога и социолога. Лео задавал вопросы, точнее ставил. Если бы здесь водились политологи и социологи, то, отвечая ему, они бы сделали себе мировые имена. Но не водились, и Лео отвечал сам, то ли серьезно, то ли шутя.

«Любопытно узнать, как бы Лео развеял Данькины недоумения и обиды?»

«Каждый должен делать то главное, что движет им, – медленно начинает Лео, отмахивая от себя дым Йефовой сигареты. – Только этим продвигается жизнь. Без этого она завихрится в каких-то водоворотах и пропадет без следа. Рассмотрим, к примеру, сперматозоид. Он должен мчать сломя голову, выполняя свою миссию, и ему нет дела, что с ним вместе в одном десанте летят товарищи с той же миссией. Он должен мчать, будто он один и от него зависит продолжение всей жизни на земле. Другие уговаривают его не спешить, завернуть в теплое местечко, посмотреть разное интересное кино, но если в нем есть честь и совесть настоящего сперматозоида – он не поддастся на все эти уговоры и посулы. От него зависит продолжение самой жизни. В общем, лети и не сворачивай, и пусть будет то, что должно…»

«Вот это в самый раз, – совсем озлилась Надежда Сергеевна. – Нашему папаше-сперматозоиду главное летать по своим важным делам, а семья пусть будет в полной заднице… Кстати, – ехидничала Надька, – а если этот сперматозоид знает, что и он в заднице, куда ему лететь?»

«Нет, все эти наши разговоры, подначки, шутки с долей шутки – это все пока не для Даньки», – понимает Йеф, стараясь не встречаться глазами с сыном.

– Ты помнишь «Трех мушкетеров»? – решился Йеф. – Помнишь, как кардинал вызвал д’Артаньяна и предложил ему службу? А что ответил д’Артаньян? Что на его стороне все друзья, а на стороне кардинала – все враги. Может, это случайное стечение обстоятельств, но это так. Не злись на меня, дружок, я могу только повторить эти слова. Почему-то все враги на стороне Недомерка.

– Если б у д’Артаньяна был сын, он, может, ответил бы иначе, – возразил Данька.

– Если бы он ответил иначе – сыну было бы стыдно за него.

– Пап, а может, еще все обойдется? – Данька смотрел с такой надеждой – не отвернуться.

– Вполне… Кстати, а откуда ты все это узнал: про тюрьму и про меня?

– Угуч рассказал.

– Ври да не завирайся. – Йеф усадил Даньку на плечи. – Угуч ему сказал. Это на каком языке? Просвистел, что ли?

– Нет, правда. Я его научил, и он говорит.

– Ну идем искать Угуча. Найдем и поговорим с ним… Ох, я с ним поговорю… чтоб не сплетничал…

– Он с тобой не будет говорить.

– Почему это?

– Стесняется.

– Чушь разную про меня – не стесняется, а как со мной, так и застеснялся сразу!

– Мы недолго, – в один голос прокричали Йеф и Данька Надежде Сергеевне, развешивающей белье.

– А вы собственно куда? Скоро отец приедет – надо чего-то приготовить.

– Разрешаем, – приостановился Йеф. – Готовь, но не слишком радушно, чтоб не приваживать. Лучше пересоли все, чтобы в рот не взять, но вроде по любви… А мы поскакали Угуча искать.

– Да зачем он вам?

– Всыпем ему, а то болтает лишнее.

– А он еще и болтает?

* * *

– Чем шляться без дела, сходили бы лучше к Петровичу, – нагнал их голос Надежды Сергеевны. – Он вчера обещался рыбу для нас оставить с ночного улова.

– Ну что, Данька? – Йеф глянул вверх на сына. – Идем по рыбку?

– Идем, – подстеганул Данька отца ладошкой по спине.

– А как бы нам приучить нашу мамку, – размышлял Йеф вслух, – не кричать через весь двор? Может, научить ее свистеть? Это ведь куда лучше. Свистнет – мы и остановимся. Она подойдет и скажет про рыбку там или про что еще…

– Вряд ли, – усомнился Данька. – Свистнет – мы остановимся, и она крикнет про ту же рыбку.

– Твоя правда. Не будем и пытаться…

Сидор Петрович жил в поселке, но с того краю, что поближе к школе, и Йеф решил, что успеет обернуться, пока его класс занят с кастеляншей.

Основной работой Петровича было браконьерство, а единственной мечтой – построить баньку, свою собственную, чтоб сам себе хозяин. Со строительством все время не ладилось, потому что Петровичу всегда хотелось «присесть на чуток и слегка курнуть» (если, конечно, к тому времени он уже не присел). Куда присесть – это не так важно: на корточки, на завалинку, на сидушку плоскодонки, с которой он браконьерил, на ступеньку крыльца продмага, где он спозаранку занимал очередь в винный отдел.

Жил Петрович один в какой-то хмурной избе без особого достатку, но и без нужды. Пенсия, браконьерство – этого хватало, тем более и расходов было не слишком много. Были у него какие родичи или он кругом один – Йеф не знал и сам не выспрашивал. Они и общались как-то настороже до одного случая.

Петрович курил махру, сворачивая из нее ладные и ровные цигарки, и однажды Лев Ильич попросил старика научить его этому искусству. (Почему-то весь тот день не отпускала нудящая мысль, что пригодится, вот и попросил – вынужденно, можно сказать.)

– Учить? Так учись. Дурное дело не хитрое, – согласился старик, предлагая Йефу присесть напротив. – Да чего оглядаешься? На корточки присядай – самое оно…

Петрович неспешно оторвал от газеты прямоугольную тарочку, перегнул ее вдоль и в изгиб засыпал горсточку крупной махры известного на всю страну Моршанского предприятия. Потом не очень ловким пальцем расправил махорку в тарочке ровно по всей длине. Получилось примерно на полторы сигаретные толщины. Теперь Петрович взял тарочку в две горсти и стал сворачивать цигарку, укручивая большими пальцами махру. Недовернутый край газетной скрутки Петрович обильно послюнявил и заклеил, а потом, к полному изумлению Льва Ильича, взял готовую цигарку за один конец, а другим всунул всю целиком в свой беззубый рот и тут же вытащил уже обслюнявую и выровненную губами в совсем правильный цилиндрик – такая ровненькая цигарета. Это свое творение старик протянул Йефу, если и ухмыляясь, то незаметно…