Уже сидя в самолете, она подумала, что могла бы расспроситьМаркова, чем вызвано подобное срочное направление на Алтай. Но приобретенные загоды обучения навыки уже прочно сидели в ней. Задавать вопросы в их ведомствене было принято. И если даже нашелся бы смельчак, который рискнул бы задаватьвопросы, он с большой вероятностью никогда бы не получил ответа.

На Алтае, в маленьком поселке, даже не нанесенном на карту,был санаторий Первого главного управления. Санаторий — сказано слишком громко.Просто здесь было несколько домиков, разделенных высокими заборами. В сторонестояли корпуса небольшой столовой и медчасти. Как правило, все «отдыхающие», атаковых было не более четырех-пяти человек, оставались в своих домиках,совершая ежедневные прогулки вокруг них или в лес, но с таким расчетом, чтобыне увидеть друг друга. Еду приносили прямо в домик три раза в день. Работалирадио и телевизор, приносили газеты.

В самом домике были три небольшие комнаты. Столовая, спальняи кабинет, где имелась небольшая библиотека, составленная в основном изпроизведений русской и зарубежной классики. В первый день она изнывала отскуки. Во второй — с удовольствием читала знакомого с детства Диккенса исмеялась над похождениями героев Пиквикского клуба. На третий день заметила,что в ее дощатом заборе есть небольшое отверстие, и она с удовольствиемподсмотрела, что в соседнем домике живет пожилой человек, лет семидесяти,любивший посидеть перед домиком и покурить трубочку. На четвертый день онарискнула обнаружить свое присутствие. Пожилой незнакомец обернулся и увидел еедовольное лицо между досками забора.

— Вы работаете здесь или живете? — спросил он.

— Живу, — несмело сказала она.

— Тогда лезьте ко мне, — предложил пожилой, — может, намбудет интереснее.

— А можно? — несмело спросила она.

— Конечно, — как-то мягко улыбнулся пожилой, и она поняла,что ничего страшного не произойдет. И действительно полезла через забор.

— У меня в доме есть стул. Можете его вытащить и поставитьрядом со мной, — разрешил незнакомец.

Она так и сделала. Минут двадцать они просидели молча,слушая предзакатную тишину, наполненную особыми голосами тревожно поющих птиц,словно предчувствующих скорую гибель солнца.

— Сколько вам лет? — неожиданно спросил незнакомец.

— Уже двадцать семь.

— Уже, — усмехнулся незнакомец, — по-вашему, это много?

— Не знаю. Наверно, не очень. А сколько вам?

Он промолчал.

— Если не хотите, можете не говорить, — с обидой произнеслаона.

— Просто вспоминаю, — улыбнулся незнакомец, — я столько разменял день своего рождения. Кажется, шестьдесят пять. Только шестьдесят пять.

— Только, — засмеялась она.

— В моем возрасте кажется, что ты еще не жил, — подумав,произнес незнакомец, — хотя мне иногда кажется, что я прожил слишком много.

— Разве это плохо? У вас наверняка была интересная жизнь. Выведь родились еще до революции?

— Я как-то об этом не думал, — засмеялся незнакомец, —вообще-то да. Конечно, я родился до революции. И еще до первой мировой войны.Представляю, каким Мафусаилом я кажусь такой юной леди, как вы.

— Нет, я не об этом. Я имела в виду события в вашей жизни.Наверно, было много интересного.

— Как сказать, — подумав, ответил ее собеседник, — смотря скакой стороны смотреть.

— А бывают разные взгляды?

— Бывают, — вздохнул он, — бывают очень разные взгляды.

И больше в этот день они не сказали друг другу ни слова.Просто просидели еще минут сорок молча. Сидели и смотрели в сторону леса. Наследующий день он постучал в забор сам.

— Вы не хотите со мной прогуляться? — предложил он.

— Конечно, — согласилась она, — я буду готова через пятьминут.

В этот день они почти не разговаривали. Просто гуляли полесу, смотрели, как пробиваются к свету новые растения, как постепенноначинается новый круговорот природы, пробуждаемый приходом весны. Конец мартана Алтае выдался в этом году удивительно теплым, снег почти сошел, и началипоявляться первые подснежники, обычно расцветающие здесь к началу апреля. Этобыла удивительная прогулка вдвоем с незнакомцем. Она видела, как он наслаждаетсяпрогулкой, как радуется этому заурядному походу. Незнакомец умел ценить простыевещи, он словно заряжался энергией и своим почти ребяческим оптимизмом заряжалее.

Это был обычный день конца марта, так запомнившийся ей навсю жизнь. За исключением нескольких слов, произнесенных во время прогулки,незнакомец почти не разговаривал. Но в этот день он сумел сказать ей многое. Онсловно показывал ей красоту жизни, ее какой-то извечный, затаенный смысл,недоступный пониманию многих приходящих в этот мир бабочек-однодневок,проживающих свою жизнь от колыбели до могилы в радостном неведениипроисходящего. Словно сама жизнь проносится мимо них, опаляя их прозрачныекрылья суровым огнем и сжигая в своей неумолимой топке каждую из них без следаи воспоминаний.

На следующий день пошел сильный дождь, словно природа браласвоеобразный реванш за вчерашнее благоденствие, и им пришлось пережидать этотдень в его домике. Он не включал телевизора, не любил слушать радио. В доместояла тишина, нарушаемая лишь равномерным ходом больших часов на стене.

И она впервые спросила у него:

— Вы не женаты?

— Был, — грустно улыбнулся он, — целых три раза.

— А где ваши жены?

— Давайте погуляем по лесу еще раз, — предложил он вместоответа.

— Но ведь идет сильный дождь, — удивилась она.

— Ничего, скоро прекратится, — посмотрел он в окно, —давайте выйдем еще раз. Может, в последний раз.

— Почему в последний? — удивилась она.

Он опять не ответил, а только протянул ей ее куртку:

— Одевайтесь.

И помог ей одеться, после чего натянул свой большойплащ-дождевик, какие обычно бывают у лесников и охотников. Они вышли из дома.Дождь превратился в настоящий ливень.

— В такую погоду лучше никуда не ходить, — с сомнениемсказала она.

— А мы никуда и не пойдем. За домом есть небольшой навес,посидим там. Я так люблю, когда идет дождь. Словно воспоминания детства.

Они поспешили за дом и действительно обнаружили там скамейкуи стоявший над ней небольшой пластмассовый навес, сделанный здесь, очевидно, отсолнца.

— Садитесь, — пригласил он, показывая ей на скамейку.