Отдохну только немного, мозги не соображают вообще, сварились от температуры. Блюдо вечера – вареные мозги. До чего худо-то, надо было раньше смыться.

Я закрыла за собой дверь, ведущую из общего коридора, оказавшись в маленьком подобии тамбура. Дверь напротив и справа ведет на лестницу вниз, в хозяйственные помещения. Мне в ту, что напротив и слева – в господские покои. Опять лестница. Какой гад понастроил здесь лестниц! Я прислонилась спиной у только что закрытой двери, борясь с желанием сползти на пол и отдохнуть. Нет, садиться я не буду, а то прямо тут засну, на каменном полу. Еще и застужу себе что-нибудь для полного комплекта. Или лорд, возвращаясь к себе, споткнется, вот будет весело-то…

После слепящих осветительных шаров полумрак, едва рассеиваемый масляными светильниками, казался теплым и уютным, и я лишь слегка удивилась, когда из темноты в углу выступила мужчина, коренастый и широкоплечий.

– Кэтрин.

Блин! Блинский блин! Это что, закон такой, по которому бывший обязательно проявится именно тогда, когда он меньше всего нужен? Так он даже не мой бывший!

– Лорд Беннет? – Я вздернула подбородок и подпустила в голос холода. – Что вы здесь делаете?

– Я пришел к тебе.

Он шагнул ближе, заставив меня сдвинуться в сторону. Дурацкая дверь! Дурацкий Беннет! Дурацкий замок, где ни одного путного замка, одни лишь засовы. Не изобрели, видать, еще нормальные замки, только мне от этого не легче.

– Уходите. Нам больше не о чем говорить.

– Не притворяйся, Кэтрин. Ты весь вечер слишком старательно на меня не смотрела.

– Не льстите себе, лорд Беннет. Свет не сошелся клином на вас.

Он придвинулся почти вплотную, погладил тыльной стороной пальцев щеку.

В окно моей спальни тихонько скребутся. Я подпрыгиваю – не может быть. Сегодня объявили о моей помолвке и я была уверена, что Хьюго больше не захочет меня видеть.

Он спрыгивает в комнату, следом врывается ветер – рассыпалась воздушная лестница. Отец караулит двери моей спальни, но не подумал про окна, может, потому что сам огненный, не воздушный. Мой будущий муж тоже огненный.

Я всхлипываю, уткнувшись в грудь Хьюго. Он обнимает меня, как всегда, крепко. Как больше никогда не обнимет, и от этого «никогда» слезы льются градом.

– Не плачь, – шепчет он. – Мне больно видеть, как ты плачешь.

Я торопливо вытираю ладонями глаза, улыбаюсь через силу.

Он касается губами моих ресниц, целует щеки, повторяя:

– Не плачь. Не плачь, пожалуйста.

Когда Хьюго поцеловал меня в первый раз, я тоже расплакалась – от страха, мне казалось, что произошло нечто вовсе непоправимое, что он никогда больше не станет меня любить, раз я позволяю этакие вольности. Но он был настойчив. Очень настойчив и очень нежен.

Губы касаются губ, и на какое-то время я забываю обо всем, растворяясь в этом нежном, ласковом поцелуе, прижимаюсь к любимому всем телом. Если бы можно было раствориться в нем, слиться навсегда и так и остаться.

Он отстраняется, и в его глазах я вижу любовь – отражение моей.

– Давай убежим, – вырывается у меня. – Поженимся в какой-нибудь церкви, где нас не знают… Увези меня. Куда угодно. Я не хочу… Не могу…

– Я не могу, – эхом повторяет Хьюго. – Не могу.

– Почему? Ты мужчина, ты волен поступать как хочешь.

На его лице смятение.

– Я мужчина, и потому связан долгом. Перед моим королем. Перед моей семьей.

– Ты же не любишь ее!

Он улыбается, гладит мою щеку кончиками согнутых пальцев.

– Я люблю тебя, моя Кэтрин.

– Я хочу быть твоей, только твоей, – лихорадочно шепчу я. – Так увези меня. Забери детей. Я буду им хорошей матерью. Тем, что уже есть, и тем, что еще родятся.

– Все не так просто.

Он снова пытается склониться к моим губам, но я отодвигаюсь, уперевшись ладонью ему в грудь.

– Почему?

– Как ты себе это представляешь? Куда мы побежим? На что будем жить? К тому же у леди Амелии слабое здоровье после родов, и…

Я горько усмехаюсь. Выворачиваюсь из объятий, застываю в двух шагах от него, обхватив себя руками за плечи. Я всегда буду на последнем месте. После долга перед его величеством. После жены, чье здоровье подорвано родами. После тысячи других важных обстоятельств, которые всегда есть у мужчин.

– Уходи, Хьюго.

– Что? – В его голосе неподдельное изумление.

– Уходи. Не рви мне сердце.

Все решено, и ничего не изменить. Не знаю, как буду жить дальше. Как буду жить без него. Другие же живут… не я первая, не я последняя среди тех, кого отдают нелюбимому.

Нелюбимому на ложе. Меня передергивает.

– Что ты, – Хьюго обнимает меня со спины. – Ну что ты…

Я дергаюсь, но он не отпускает, а у меня нет сил вырываться по-настоящему. Он касается губами моих волос, целует шею за ухом – я вздрагиваю, замираю, пока он спускается поцелуями по шее.

Его руки ложатся на грудь, скользят по ней, и это оказывается неожиданно… хорошо. Жар заливает мои щеки – жар стыда. И в то же время я не хочу, чтобы он останавливался.

– Что ты делаешь? – шепчу я. Сердце колотится как бешеное, дыхания не хватает, ноги слабеют.

– Люблю тебя, – выдыхает он.

Разворачивает, впиваясь губами в губы, и это уже не тот нежный поцелуй, которым он касался меня в самом начале. Этот – обжигает. Язык играет с моим, руки скользят по телу. Я не понимаю, что со мной творится.

– Не… надо… – Я пытаюсь отстраниться, пытаюсь оттолкнуть его, но он лишь крепче прижимает меня к себе.

– Разве тебе не нравится?

– Это… неправильно… так… не должно быть.

– Только так и должно быть, – улыбается он, на миг отстранившись. Его глаза слишком близко, в них плещется что-то, чего я не понимаю. – Когда двое любят друг друга…

Он подхватывает меня на руки, опускает на кровать.

– … между ними не бывает ничего неправильного.

Он вытягивается рядом, покрывает поцелуями мое лицо, шею. Я запускаю пальцы ему в волосы, хочу прижать к себе крепче. Между ног собирается незнакомая мучительная тяжесть, я сжимаю их, надеясь избавиться от нее, но становится только хуже. Хьюго прихватывает зубами мою грудь сквозь платье – я ахаю, выгибаясь дугой. Его руки скользят по телу, губы накрывают мои, заглушая стон.