– Вот он, спринтер ваш! Но удрать у него не получилось, – сообщил сержант Жмайло, усаживая Юрика на стул. – А вы, гражданочка, в этой комнате проживаете? – обратился он к Анне.

– Проживаю.

– Вы здесь всё осмотрели – все вещи на месте?

– На месте.

Оцепенев, она пыталась рассмотреть лицо Юрика, виновато опустившего взлохмаченную голову, и тревожная мысль долбила молоточками её виски: «…Лишь бы не стала известной дома эта история».

– И как же у товарища-спринтера оказался ваш ключ?

– Я попросила его отнести сумку с фруктами.

– Вы ему так доверяете? Он вам кто?

– Никто. Просто приносил фрукты с рынка.

Дёрнулся на стуле Юрик, будто началась ожидаемая им пытка электрошоком. Поднял голову: « Никто? »

И – Анна отвела взгляд.

Да, конечно, жаль ей Юрика, нескладно всё получилось, но не рассказывать же сержанту историю их отношений. Хорошо, что завтра отъезд… Скорее бы…

– Чего дёргаешься? – спросил Юрика сержант.

– Рукам больно. Снимите наручники.

– С балкона не сиганёшь?

– Сейчас не сигану.

– А тогда зачем прыгнул?

– Испугался.

– Он не только в этот номер ходил, – встряла Глафира Львовна. – Тут в пятом ещё одна фифа живёт, он и к ней заглядывал. Романы с обеими крутил, чтоб потом обокрасть.

– О пропажах вещей в санатории были жалобы?

– Пока Бог миловал, – баба Глаша размашисто перекрестилась. – Я ведь не только за чистотой смотрю.

– Знаем-знаем, – поощрительно кивнул ей сержант Жмайло. – А этого романтика мы в отделение отведём. Проверим по базе данных, вдруг вор-гастролёр. Петренко, пристегни его к себе!

6

Допрашивали Юрика в сумрачной комнате, где пахло пыльными папками, горбато высившимися на столах, стульях и на двухдверном сейфе, гулко гремевшем, когда сержант, что-то сердито бормоча, открывал дверцу, роясь в глубине его бумажного чрева. На все вопросы Юрик отвечал, упрямо склонив голову, одно и то же:

– Я никто .

У него допытывались, где живёт. Он твердил:

– Нигде.

На него кричали, но он не пугался, потому что уже был уверен: пытать не будут. Для него теперь страшнее любой пытки было признание Анны, что он ей – никто . Значит, и Татьяне никто , они же подруги, думают и поступают одинаково. И ещё понимал: стоит назвать свой адрес, сержант устроит проверку, взбаламутит и без того нервную маменьку.

– Знаю-знаю, кто ты, – говорил ему Пётр Жмайло, заговорщицки понизив голос до шёпота. – И мы тебя отпустим, если признаешься: тебя воры на разведку послали. Так? Ну, колись: имя? адрес?

– Ладно, пишите: адрес – море, имя – дельфин.

– Он не в себе, – пробормотал Василий Петренко.

– Дельфин я, понимаете? Плыву, куда хочу!

– Только давай без истерики!.. Петренко, отведи его в обезьянник, пусть успокоится.

И только там, в пустом в этот час пространстве, огороженном железной решёткой, на длинной скамье, отполированной сидевшими на ней по вечерам пьяными дебоширами и их растрёпанными соратницами, Юрик вспомнил про сотовый, болтавшийся всё это время в брючном кармане. Извлёк. Нажал клавишу раз. И – ещё раз. И после длинных гудков услышал бодрый, будто из другой жизни, голос Касьянкина.

– Что-нибудь случилось, молодой человек?

– Случилось, – полузадушенным голосом подтвердил Юрик.

– Говори громче, плохо слышно.

– Не могу, телефон отберут.

– Кто отберёт? Ты где?

– В милиции.

– Номер отделения? Адрес?

– Номер не знаю. Адрес – Третий Садовый переулок. Это возле санатория матери и ребёнка.

– Сейчас приеду. Только ты там не дёргайся и никому не груби. Понял?

Приехал он быстро, десяти минут не прошло, и в кабинете, где Юрик сидел у стола, понурив голову, а сержант Жмайло сердито сновал из угла в угол, стало совсем тесно. Массивная фигура в серо-стальном костюме с пронзительно светящимся малиновым галстуком, казалось, заполнила всё свободное пространство, загнав сержанта за его стол, помещавшийся между громоздким сейфом и зарешёченным окном, за которым невинно алела игрушечными граммофончиками вьющаяся по натянутым бечёвкам оранжевая текома, наблюдавшая жизнь этого милицейского отделения всё светлое время суток.

Касьянкин, быстрым жестом опытного фокусника раскрыв перед лицом сержанта спецкоровское удостоверение, выспросил причину задержания « нашего редакционного сотрудника ». И, услышав историю прыжка с балкона с последующей попыткой побега, удивлённо рявкнул:

– Так это и есть его «криминал»? Сержант, вы в своём уме?

Малиновый галстук бил в глаза Петра Жмайло, мешал объяснить настырному журналисту, какую опасность представляло «неустановленное лицо» в чужой для него комнате. К тому же, торопливо оправдывался сержант, отводя взгляд от малинового пятна, «это лицо», по сведениям администрации, бывало и в комнате под номером пять, у другой женщины, как говорят, «крутило романы» с двумя сразу. А это же разложение!..

– Постой, сержант, ты что, не знаешь о нашей демографической ситуации?! – сверля его узкими щелками смеющихся глаз, с закипающим азартом спросил Касьянкин. – Слышал о том, что мужчин у нас меньше, чем женщин?!

– Ну, допустим, – выдавил сержант.

– Ты женат?

– Ну, женат.

– Жена одна?

– Конечно, одна.

– А должно быть две. Или даже три. Если, разумеется, ты сознательный гражданин… Чтоб сделать счастливыми одиноких женщин… Газеты читаешь?

– Ну, иногда.

– А читал бы каждый день, знал бы, что готовится постановление правительства о необходимости обязать всех половозрелых мужчин вступать в гражданский брак сразу с двумя женщинами. Такой семейный союз предлагают назвать семьёй расширенного типа . Вот так-то! Отстаёшь, сержант! Непростительно!

Выхватил Касьянкин из нагрудного кармашка ослепительно белый платок, промокнул широкий лоб и сверкающие залысины, вздохнул:

– Духота здесь у вас! Что с кондиционером?

– Сломался, – буркнул сержант.

– Вот вечно у нас в милиции что-нибудь да ломается. Ну, вы чините ваш кондиционер, а мы пойдём. В редакции ещё куча дел.

Похлопал Юрика по плечу Андрей Сергеевич. Встал Юрик, не поднимая глаз, пошёл вслед за уверенно шагающим Касьянкиным – в холл, мимо широкого стеклянного окна с сидевшим за ним, у нескольких телефонов, дежурным, на крыльцо, к стоявшему у бровки, в тени старой акации, жигулёнку пятой модели.