Душновато было и в его салоне.

– Здесь тоже кондиционер не помешал бы, день сегодня жаркий, – сказал Касьянкин ожидавшему их водителю, чернявому пареньку по имени Ашот, тяжело усаживаясь на переднее сиденье. И развернувшись к севшему сзади Юрику, спросил: – Слушай, что, на самом деле ты там сразу с двумя роман крутил?

Кивнул Юрик, не поднимая головы.

– Ну ты даёшь! – восхитился Андрей Сергеевич. – А с виду такой тихий-тихий. Ну-ка, рассказывай, только по-быстрому, мне ещё в одно место заехать надо.

– Они подруги… И одна сама меня к себе позвала…

Его прервала бравурная мелодия касьянкиного мобильника. Автомобиль тронулся, покатившись вниз, к синевшему сквозь ветви деревьев морю, развернулся у въезда в соседний санаторий и, натужно гудя, пополз по узкому переулку вверх, мимо милицейского крыльца, на оживлённый перекрёсток, – под напористое звучание голоса Андрея Сергеевича:

– Да, конечно, нужны документы… Подтвердить статью, если потянут в суд… Раздобудете? Ок-кей!

Он снова развернулся к Юрику, и опять запел телефон.

– Да-да, я в пути. Ну, где я мог быть? В родной милиции. Нет, пока не привлекли, я им не дамся. Скоро приеду! – и к Юрику: – Ну, и что? Они из-за тебя поссорились?

– Мне кажется, даже наоборот…

Но и на этот раз помешал телефон.

– Как прорвало, – мотнул головой Андрей Сергеевич и, буркнув в трубку «Я перезвоню!», сказал Юрику: – Ладно, завтра расскажешь. Тебя где высадить?

– Можно здесь. Я на маршрутке поеду.

Ашот затормозил, приткнувшись к тротуарной бровке, и Юрик выпростал в открытую дверцу длинные ноги в стоптанных сандалиях. Но прежде чем совсем выбраться из машины, спросил:

– Вы когда-нибудь слушали Вивальди?

– Какого ещё Вивальди? – Касьянкин, читавший на дисплее телефона возникшую эсэмэску, отрешенно взглянул на Юрика. – Композитора, что ли? Который – про времена года?.. Хотя нет, то – Чайковский… Ты вот что, музыкант начинающий, на работу завтра пораньше приди. Дел невпроворот. Ладно?

7

Маршрутку он ждать не стал. Шёл по выщербленному тротуару, устланному первой осенней листвой, о чём-то шептавшейся у него под ногами. У бегущей с гор мелкой речки, скачущей по валунам, свернул к морю. Вдоль неё, в нескольких шагах от парапета, под кронами старых платанов, сидели за столиками, в ароматах подгоревшего хачапури, любители молодого вина. Оглушающе звучала танцевальная какофония, извергаемая включёнными на полную мощь динамиками двух соседних конкурирующих кафе. За ближним к реке столиком сиял помидорно-красным лицом толстый человек. Повесив клетчатый пиджак на спинку стула и засучив рукава, он, с поднятым для тоста фужером, пытался что-то петь. Его соседка в лиловом плаще, запрокинув ярко-рыжую голову, дробно смеялась. А у парапета под музыкальный сумбур, плотно сцепившись, топтались двое – Он в розовой панамке и Она в шляпке, украшенной бумажным цветком.

Ускорил шаг Юрик, обходя танцующих. Тесно ему вдруг стало.

Захотелось опрокинуть столики, столкнуть толстяка со стула, сорвать вот с этих двоих бутафорские шляпки, выкинув их за парапет, в речку. Как смешно подпрыгивали бы они на мутной волне, цепляясь за валуны, как обалдело смотрели бы эти двое на него, Юрика, не понимая – зачем? Он и сам не знает, зачем, но чувствует, как закипает в нём что-то, рвётся наружу, гонит к морю – там свежо и просторно, там настоящая жизнь, а здесь – духота и тлен, и сидят за столиками ожившие мертвецы.

Скрипнула галька под ногами – вышел Юрик на пустынный пляж. Прислушался к вечернему шороху волн, к отрывистым крикам чаек. Увидел багровый шар, медленно уходящий за морской горизонт. Поднялся на причал. Прошёл его весь, до острия волнореза, чувствуя зябкую свежесть ветра, треплющего полы его плаща.

Долго всматривался Юрик в бегущие к берегу волны – не мелькнут ли дельфины, не блеснут ли оливковыми боками, выпрыгивая из воды, такие ловкие, такие свободные, живущие в своей стихии, не зная лжи и предательства.

И привиделось ему: вот он снимает плащ, раздевается весь, покрываясь гусиной кожей от холода. Прыгает в воду. В ней сейчас теплее, чем на берегу, и она его всегда любила, с самого раннего детства, выталкивала, когда он заплывал далеко за буйки и ему не хватало сил вернуться.

Вот он ныряет и раз, и два, и видит, наконец, дельфинов – в глубине, у самого дна. Они окружают его танцующим кольцом, куда-то зовут. Он видит, как кожа его меняет цвет, становится оливковой и, почувствовав в себе необычайный прилив сил, взвивается свечой из воды. И снова взвиваясь и падая, замечает бегущих по причалу людей.

Они столпились вокруг скомканной его одежды, поднимают её, трясут плащ, кричат друг другу, что-то высматривая в волнах. Вон тот толстяк без пиджака, которого Юрик хотел столкнуть со стула, и рыжая женщина в лиловом плаще, и те двое, танцевавшие у парапета. Ну, конечно, и Анна с Татьяной тут же, и сержант в фуражке с красным околышем. А вон и журналист Касьянкин – расталкивает всех, наклоняясь над грудой его одежды.

– Прощайте! – кричит им Юрик, взвиваясь над водой. – Здесь мне будет лучше!

И падая обратно, успевает увидеть щуплую фигурку женщины, сидящей на причале возле его одежды. И узнаёт в ней маменьку Лизу. Спохватывается: как же она без меня? Ведь она будет ждать! Будет сидеть на берегу, пока не простудится, а простывает она быстро и часто.

Он подплывает к берегу, кричит ей:

– Уходи, тебе же холодно!

И слышит в ответ:

– Хватит шляться, сынок, идём домой.

Выходит из воды Юрик, карабкается на причал. Разбирает одежду, одеваясь. И все те, кто толпился вокруг, отодвигаются, бледнеют. Становятся прозрачными, растворяясь в вечерней мгле. Все, кроме маменьки Лизы. Берёт он её за руку (еле дотягивается она головой до его плеча) и, как маленькую, ведёт, чуть заметно прихрамывая, по длинному причалу к туманно-сизому, дугообразному берегу, густо усыпанному манящими огнями.

…Странное свойство у этих огней: чем гуще мгла, тем притягательнее их мерцанье.

1

Спускался вниз в переполненном лифте, озадаченный. Ему позвонил вахтёр-охранник, сообщил: рвётся к нему какая-то посетительница, иногородняя. С чемоданом и в валенках. Это в тёплый-то мартовский день? С крыш течёт, тротуары блестят на солнце, а она в валенках!

Остановился лифт, раздвинул дверцы, выпустив в вестибюль, к гардеробной стойке, компактно спрессованную, тут же распавшуюся толпу. Валенки с галошами у вахтёрской будочки Костин разглядел сразу же. А возле них, на влажных плитках пола – ну, прямо-таки ископаемый чемодан с тускло блеснувшими металлическими уголками, экспонат для музея. Его хозяйка стояла рядом – невысокая женщина в сереньком пальтеце с меховым, неясного происхождения воротником. Круглое лицо, обрамлённое вязаным платком, Костин уже где-то видел. Но – где?