И вот мы спустились; где положено — свернули, потом еще один поворот, и вот мы уже пробираемся через каменистые «соты», лучи налобных фонариков скользят по стенам, у наших ботинок плещется вода. Девушки путешествовали по каменоломням впервые: они прислушивались к отдаленному шуму метро и трогали прохладный камень. Спустя час пути мы вошли в узкую пещеру с нависающим потолком. Грязь здесь присохла к полу, оставив рисунок из трещинок. Я нагнулся и заметил, что трещинки напоминают проходы в лабиринте, словно перед нами миниатюрная модель системы, через которую мы пробираемся, — лабиринт в лабиринте.

Уилл Хант

И тогда я понял свою ошибку. Я смотрел на карту, пытаясь разобрать, где нам сворачивать к надгробию Филибера, когда вдруг понял — и мое сердце ушло в пятки, — что неправильно определил расположение входа на карте. Это означало, что каждый поворот, сделанный нами с момента спуска под землю, был поворотом не туда. Мы и близко не подошли к надгробию Филибера — и я понятия не имел, где мы находимся. У меня не было ни малейшего представления о том, как далеко мы зашли, как нам выбраться отсюда или даже в какую сторону света мы движемся. Сдавленным голосом я объяснил случившееся моим компаньонкам. Воцарилось молчание. У нас было мало еды и воды. Налобные фонарики — на пределе. Компаса никто из нас, разумеется, не захватил.

ЧЕЛОВЕК РАЗУМНЫЙ всегда превосходно ориентировался на местности. В одном из архаических отделов нашего головного мозга находится важная структура — гиппокамп: здесь в миллионах нейронов после каждого нашего шага откладывается информация о нашем местонахождении; создается то, что неврологи называют «когнитивной картой». Благодаря ей мы всегда знаем, где именно находимся. Этот мощный аппарат, намного превосходящий наши современные нужды, достался нам от наших предков, охотников и собирателей; в те времена верно сориентироваться означало выжить. Так было сотни тысяч лет: если вы не умели определить, где находится родник или безопасное убежище, проследовать за стадом дичи или найти съедобное растение, — вы, вернее всего, не продержались бы долго. Самим своим существованием человечество обязано умению ориентироваться на незнакомой местности — и это неотъемлемое свойство нашего вида.

А потому нет ничего удивительного в том, что, когда мы всё-таки теряемся, нас охватывает животный ужас и начинают трястись поджилки. Многие из наших базовых страхов — страх разлучиться с близкими, стать бездомным, оказаться в темноте — суть вариации страха заблудиться. В сказках красавица сперва теряется, а потом на нее нападает страшный тролль или ведьма в клобуке. Сама преисподняя часто изображается как лабиринт, со времен Мильтона, который впервые использовал это сравнение в своей великой поэме «Потерянный рай» (Paradise Lost, 1667). Классический пример, в котором обыгрывается ситуация, — это, конечно, древнегреческий миф о Минотавре — чудовище, что обитает в закоулках извилистого лабиринта Кносского дворца, построенного (кажется, по выражению Овидия), «чтобы плодить боязнь», оставляя посетителя «блуждать в неведении»[57].

Наш страх потеряться настолько силен, что, если это происходит, можно в буквальном смысле тронуться умом, утратив чувство собственного «я». Вот что писал об этом Теодор Рузвельт в своей книге «Жизнь на ранчо и охотничьи следы» (Ranch Life and the Hunting Trail), изданной в 1888 году: «У человека, не имеющего к тому привычки, чувство потерянности в глуши может вызвать панический ужас, невыносимое отчаяние, которое в итоге лишает его разума…. Если заблудившегося не обнаружат за три-четыре дня, то очень вероятно, что он лишится рассудка; он даже побежит прочь от спасателей, и придется его загонять совсем как дикого зверя».

Мы можем потеряться в экспедиции по пустынной арктической тундре или прорубая себе дорогу в густых джунглях Амазонии, однако самый страшный наш кошмар — потеряться под землей. Заблудиться в подземном лабиринте из комнат, переходящих одна в другую, — это отдельная форма дезориентированности. Марк Твен так писал о пещере Мак-Дугала, в которой его герои Том Сойер и Бекки Тэтчер провели три дня: «…можно было целыми днями и ночами блуждать по запутанной сети расщелин и провалов, не находя выхода из пещеры… можно было спускаться всё ниже и ниже, в самую глубь земли, и там встретить всё то же — лабиринт под лабиринтом, и так без конца»[58]. С первым шагом в подземную тьму наш гиппокамп, надежный проводник на поверхности, начинает давать сбой, как радиоприемник во время помех. Нам больше не указывают путь звезды, солнце и луна. Нет больше в поле зрения горизонта — и, если бы не притяжение, мы не отличили бы пол от потолка. Подсказки, помогающие определить наше положение на поверхности: форма облаков, расположение растений, следы животных, направление ветра, — всё исчезает. Под землей мы не можем ориентироваться даже по собственной тени.

Взбираясь на гору или выходя в море, мы, удаляясь от знакомых мест, можем оглянуться и оценить, какое расстояние преодолели, или вглядеться в грядущие дали и понять, что ждет нас впереди. Но в тесном проходе между пещерами или в сжатом пространстве катакомб наше поле зрения сужено, и мы не можем заглянуть дальше следующего поворота или изгиба тропы. Как заметил историк и спелеолог Уильям Уайт, невозможно увидеть пещеру целиком, только участок за участком. Когда мы ориентируемся на местности, пишет Ребекка Солнит в своей книге «Как заблудиться: Практическое руководство» (A Field Guide to Getting Lost, 2006), мы воспринимаем всё окружающее как текст и начинаем изучать «язык Земли как таковой»; в этой системе координат подземный мир — пустая страница или текст на языке, который мы не можем расшифровать.

Но это не значит, что язык подземелий не понятен никому: некоторые обитающие здесь существа прекрасно ориентируются во мраке. Все мы знаем о летучих мышах, которые снуют туда-сюда в темных пещерах, используя ультразвук и эхолокацию, однако «чемпионом» по подземной навигации, вероятно, окажется слепой землекоп — розовый морщинистый зверек с крупными передними зубами: представьте себе большой палец, которому исполнилось девяносто лет, и к этой картине добавьте пару резцов[59]. Живет землекоп в больших подземных гнездах, напоминающих лабиринт. Чтобы ориентироваться в темноте, он время от времени стучит головой оземь и идентифицирует окружающее пространство по возвратным колебаниям. В головном мозге землекопа есть для этого небольшой запас железа, встроенный компас, при помощи которого зверек чувствует магнитное поле нашей планеты[60]. Нам, обитателям поверхности, естественный отбор не оставил подобных адаптивных свойств. Для нас спуск под землю — это всегда шаг в неверном направлении, в пустоту, в никуда.