Но она ошиблась: на конечной остановке автобусы стояли на приколе и не подавали признаков жизни. Она даже не нашла, у кого спросить, когда начнется движение. Оставалась надежда на частника. Вероника подошла к кромке дороги и подняла руку. Машин на трассе было много, одна видавшая виды иномарка почти сразу тормознула рядом.

– Мне нужно в аэропорт, – сказала Вероника. – Подбросите?

Водитель, рослый детина в пуховике, задумчиво пожевал губами:

– Не, крюк делать не стану. Могу подвезти до Питера, а оттуда транспорт в Пулково ходит круглосуточно, и частники дежурят.

– Договорились!

Водитель задумчиво назвал цену. Вероника молча юркнула в теплые недра машины, растерла онемевшие руки. Полезла в карман, чтобы сразу расплатиться. И вдруг сердце ее оборвалось от ужаса. Женщина подпрыгнула на сиденье, стукнулась головой о крышу, ощупала сиденье рядом с собой, беспомощно заелозила руками по одежде.

– Что случилось? – скосил на нее глаза водитель, который в этот миг как раз выезжал из города.

– Деньги не взяла, – обреченно проговорила Вероника.

Водитель пожал плечами и нырнул к обочине.

– Ну, без денег вам в аэропорту тем более делать нечего, – сказал напоследок, верно для очистки совести.

Оказавшись снова на улице, Ника еще раз обследовала свою одежду. Документы были на месте, а вот конверт с деньгами пропал. Возможно, выпал, когда она барахталась в снегу. Размер беды доходил до нее слишком медленно, должно быть из-за переохлаждения. К тому времени, как она снова начала двигаться, ноги уже потеряли чувствительность. Вероника огляделась и немного порадовалась, что водитель высадил ее хотя бы не в чистом поле. Сейчас она стояла на самой границе города, в двадцати минутах ходьбы от школы. Первая мысль была – вернуться и обыскать местность. Но это была напрасная и обманчивая идея: деньги, скорее всего, остались за воротами, на территории лицея. А туда она не вернется ни за что, даже если ей предстоит замерзнуть.

Вероника вдруг тихонько засмеялась и тут же закашлялась, вдохнув в себя слишком холодный, насыщенный ледяной пылью воздух. Она поняла, что ее мысли не слишком далеки от действительности. Если она сейчас же не найдет себе место, где можно согреться, то, скорее всего, не доживет до утра. А согреться ей негде, потому что во всем этом городе нет никого, кто согласится впустить ее в дом, кто ее помнит или не побоится среди ночи открыть дверь незнакомой женщине. Почему-то эта мысль показалась ей чрезвычайно веселой, изо рта вместе со струей пара вырвался громкий смешок. Надо же, умереть посреди города, в котором когда-то жила!

Но умирать Вероника пока не собиралась. Она подпрыгивала на обочине и лихорадочно перебирала варианты. Постараться найти больницу и попроситься в приемный покой. Пальцы на руках и ногах уже наверняка близки к обморожению. Закопаться в снег, вон его сколько вокруг, да и с неба сыплется ледяная крошка. Нет, нельзя, она может погибнуть, и до весны ее тело даже не найдут.

Через пять минут пришло озарение. Теперь Вероника точно знала, что в этом городе есть люди, которые помнят ее, которые наверняка откроют ей дверь и даже не слишком удивятся ее появлению. Это ее бывшие соседи, Мария Станиславовна и Павел Адамович Борские.

Четверть часа спустя она впервые за четверть века вошла во двор дома, где прожила когда-то почти целый год. Вероника слишком часто меняла адреса, чтобы хранить сентиментальную привязанность к местам своего детства. Почти во всех городах, где ей довелось пожить в детские годы, она и отыскать бы не сумела эти самые места. Но только не в этом городке. Этот дом, и двор, и дорогу к школе ей суждено было запомнить навсегда.

Два двухэтажных каменных дома барачного типа стояли углами друг к дружке. Узкая асфальтовая дорожка проходила вдоль домов, спасая жильцов в дождливые дни. Дальше начинался двор, заросший кустарником, неустроенный, который осенью и весной превращался в непроходимое болото. С двух других сторон двор ограничивали прогнившие деревянные домишки и дровяные сараи, которые, казалось когда-то юной Веронике, вот-вот рассыплются в прах. И вот, войдя во двор, она первым делом увидела эти сараюшки, стоявшие незыблемо, как вызов текучести времени. Вероника окинула взглядом двор, не изменившийся ни на йоту, – и сердце ее словно сжалось до размеров десятикопеечной монетки.

Когда-то родители увезли ее в другой город вовсе не потому, что она не хотела больше ходить в ту школу. В городишке было еще как минимум пять школ, и в любую из них Веронику бы приняли с распростертыми объятиями. Проблема же была в том, что после истории со Стасей Ника вообще не могла выходить из дому. Иногда она часами простаивала в подъезде, прильнув носом к пыльному окошку в деревянной двери, и ждала, когда путь будет свободен и можно будет бегом пересечь двор. Но путь почти никогда не бывал свободен. Потому что после исчезновения Стаси родители все время ждали ее во дворе.

Наверное, они боялись, что их дочь сумеет добраться до родного двора, но какая-то злая сила не даст ей преодолеть последние несколько метров и постучать в дверь. Или просто не могли находиться в квартире. Павел Адамович выходил с сигаретой, садился на скамейку у палисадника и смотрел вдаль. Через несколько затяжек сигарета гасла и печально повисала в уголке плотно сжатого рта. Иногда она падала мужчине на живот или на брюки, и тогда Павел Адамович вскакивал и начинал энергично отряхиваться, как будто радовался, что нашлось для него какое-то бытовое отвлекающее занятие. А иногда просто ничего не замечал.

Проходил час или чуточку больше. Из подъезда выходила его жена, мостилась на краешек скамейки, и все что-то говорила мужу, наверное, упрашивала вернуться в квартиру. Минут через пять мужчина вставал и молча скрывался за подъездной дверью. Вставала и она, но не уходила, а, напротив, отдалялась от дома, становилась на кромке тротуара и смотрела всегда себе под ноги, никогда – вдаль. Еще через какое-то время снова появлялся ее супруг, он нес в руках большой теплый платок, которым укутывал плечи жены, а потом топтался перед ней, как двоечник перед кабинетом директора. Через пять минут оба уходили в дом. И это были те минуты, когда Вероника могла пуститься наутек, потому что еще через пять минут – она точно знала – Павел Адамович снова выйдет покурить.

Почему она так боялась этих людей? Они никогда не окликали ее, никогда ни о чем не спрашивали. Только провожали ее глазами. И этого было достаточно для того, чтобы Вероника вообще отказывалась выходить из дому. Когда ее родители поняли это, они для начала попробовали поговорить с дочерью.

«Ты же ни в чем не виновна, – сказала ей тогда мать. – А ведешь себя так, будто ты – самая виноватая на свете».

Вероника угрюмо молчала в ответ. Как могла она объяснить матери, что на самом деле чувствует себя виноватой во всем. Потому что, как ни крути, а Стася спряталась от нее. И предложила сыграть в ту проклятую игру тоже она. И эту вину невозможно ни искупить, ни исправить.

Все это вспомнила Вероника, пока приближалась к соседскому подъезду, дергала дверь, которая так и не обзавелась домофоном, поднималась по лестнице на второй этаж. И наконец, звонила в квартиру. Видно, хозяева уже легли спать, потому что открывать ей не торопились. Но минуты через две затрещал пол по ту сторону двери, на секунду возник свет в глазке, но тут же исчез, и мужской голос взволнованно спросил: