– Марко взял на себя вину.

– Я могу попросить тебя кое о чем?

– Если успеешь.

Салим погладил себя по носу, сделал шаг к Йоне и тихо сказал:

– Мне очень нужно передать привет жене.

– Что за привет?

– Пусть позвонит на один телефонный номер и попросит позвать Амиру.

– И только?

– Она сменила номер, так что тебе придется съездить к ней домой, она живет возле Стокгольма. Бандхаген, Гнеставеген, десять.

– А она меня впустит?

– Скажешь, что пришел передать ей привет от da gavand halak, это значит – от соседа. То есть от меня, – пояснил Салим и коротко улыбнулся. – Париза – девушка застенчивая, но если ты скажешь, что пришел передать ей привет от da gavand halak, она тебя впустит… А когда ты окажешься у нее дома, она предложит тебе чай, и ты примешь приглашение… но не передавай второй привет, пока она не поставит перед тобой и оливки, и хлеб.

Давид Джордан, упираясь носками в задники, снял ботинки, одновременно разговаривая по телефону с редактором новостной передачи.

Редактор сообщил, что собирает материал и хочет подготовить выпуск новостей подлиннее, который пойдет в десять вечера.

Диджей прошел дальше, в столовую. Через высокие окна в комнату лилось невероятное свечение от бушующего моря.

– Ты в курсе, что Рекс Мюллер и министр иностранных дел дружили? – спросил Диджей.

– Правда?

– И я думаю… или даже знаю, что Рекс посодействует, если вам понадобится неофициальная точка зрения. – Диджей скользнул взглядом по скалам, по причалу.

– Это было бы просто великолепно.

– Тогда я скажу ему, пусть позвонит вам.

– Как можно скорее, – попросил редактор.

Пенистые волны накатывались на причал, катер натягивал канаты, волны ударялись о кранцы.

Закончив разговор, Диджей отправил Рексу сообщение о том, что редактор новостной программы клюнул, но пусть Рекс выждет минут сорок и только потом звонит – чтобы не выглядеть слишком окрыленным удачей.

Диджей уже написал несколько текстов, которые Рекс мог бы выдать журналистам. Он был вполне уверен, что, помноженные на телеинтервью, они смогут пре– дотвратить скандал. Если публика узнает, что Рекс помочился в бассейн министра иностранных дел, то истолкует это как последнюю шутку между старыми приятелями. Рекс скажет – он был уверен, что министр рассмеется, посмотрев перед утренним купанием записи с камер.

Диджей остановился у окна. В голове гудели мысли. Он позаботился о Рексе, и теперь пора заняться собственными делами. В последнее время в его жизни происходило много такого, о чем он никому не рассказывал.

Рекс, конечно, выслушал бы его, но работа Диджея – помогать Рексу, а не грузить его собственными трудностями.

Диджей вернулся на кухню и поставил на мраморный разделочный стол черную кожаную папку-портфель. Надо хотя бы просмотреть внимательно ее содержимое, чтобы принять решение.

Пенные волны залива светились насквозь, словно текучее стекло.

Давид Джордан попытался расстегнуть кнопку папки одной правой рукой, но не смог. Кнопка оказалась слишком крепкой. Пальцы были бессильны. Навалилась тяжкая усталость, шея едва удерживала голову.

Слабыми руками Диджей поискал в карманах, нашел пузырек модиодала, высыпал таблетки на стол, уронил пустой пузырек, услышал, как он падает на пол, положил таблетку на язык, проглотил.

Он не мог закрыть рот, но почувствовал, как таблетка соскальзывает вниз по горлу. Диджей осторожно лег на бок, закрыл глаза и тут же увидел свет сквозь веки.

Когда он через полчаса проснулся на полу, резкие солнечные лучи заставили его сердце сильно забиться от страха.

Давид Джордан семь лет страдал нарколепсией с катаплексией. Серьезное, но не смертельное заболевание. Когда он волновался или пугался, он мог внезапно утратить контроль над некоторыми группами мышц и внезапно уснуть.

Нарколепсия возникает из-за недостатка гормонов, регулирующих в мозгу механизмы сна и бодрствования.

Его врач утверждал, что наследственную болезнь запустила, вероятно, стрептококковая инфекция, хотя сам Диджей обычно объяснял свою болезнь тем, что во время армейской службы участвовал в секретных экспериментах.

Диджей сел, ощущая сухость во рту. Опираясь о пол, поднялся; голова гудела. Он бросил взгляд на море. Один из кранцев выбросило на мокрый причал, волны разбивались, разлеталась белая пена.

Он постарался собраться и снова посмотрел на кожаную папку.

Дрожащими руками подергал кнопку. Наконец содержимое папки было у него в руках.

Диджей стал просматривать материалы. Карл-Эрик Риттер. Сердце заколотилось, в ушах зашумело, когда Диджей взглянул на фотографию.

Он постарался найти в душе точку опоры, сконцентрировался и стал читать.

Вскоре ему пришлось отложить бумаги, подойти к большому шкафу и налить стакан “МакАллана”.

Выпил, налил еще.

Подумал о маме и крепко зажмурился, чтобы прогнать слезы.

Он плохой сын. Слишком много работает, слишком редко навещает ее.

Она больна, ему это известно, но все равно ему так трудно свыкнуться с периодами ухудшения ее состояния.

Ему стыдно, что после посещений он всегда плохо себя чувствует.

Чаще всего мать не говорила ни слова, даже не смотрела на него, только неподвижно лежала в постели, глядя в окно.

Все детство и юность Давида его мать лечилась от униполярной депрессии, бредовых состояний и самоповреждающего поведения. Год назад он перевез ее в дорогую клинику, специализирующуюся на психических травмах и посттравматических стрессовых расстройствах.

Здесь ее депрессию рассматривали как самостоятельное заболевание, в дополнение к ПТСР. Матери полностью поменяли медикаменты и терапию.

Во время его последнего посещения мать уже не лежала в кровати; дрожащими руками она взяла у него цветы и поставила в вазу. Из-за болезни и лекарств мать казалась старухой.

Они сидели за столиком в ее палате и пили чай из фарфоровых чашек с двойными блюдцами, ели какое-то тонкое печенье.

Мать несколько раз повторила, что должна была приготовить для него настоящий обед, а Диджей каждый раз отвечал, что уже пообедал.

Пленка дождевых брызг покрывала маленькое окно.

Взгляд матери был робким и смущенным, руки беспокойно перебирали пуговицы на кофте, когда Диджей спросил, как она себя чувствует, помогают ли новые лекарства.

– Я знаю, что была плохой матерью.

– Ты была отличной матерью.