На следующий день после утрени Антоний, распределяя послушания, спросил паломников, чем они занимались в своём монастыре. Узнав, что Иосиф трудился в пекарне, обрадовался — туда монахи шли неохотно, работа была тяжёлой, нежеланной. Так товарищи оказались при деле, от которого давно отвыкли. Вставали рано, в кромешной тьме шли на место и не покладая рук хлопотали почти без отдыха до обеда. Поначалу болели и руки, и плечи, ныло всё тело. Но они не роптали, не жаловались, приглядываясь к монастырским порядкам.

Герасим первым делом начал интересоваться, есть ли в обители библиотека, занимается ли тут кто-то перепиской книг. Он соскучился по любимой работе, по чтению. В келье покойного Гурия они не нашли ни одной книги, возможно, если они и имелись у того, то были подарены или разобраны. При себе паломники имели несколько рукописей, в том числе Псалтырь и Апостол, но они были уже известны наизусть, хотелось же увидеть и почитать чего-нибудь новенького, интересного. К сожалению, Успенский Отрочь монастырь в этом смысле ничем не блистал. Книги тут не собирали, переписчики специально не работали. У честных насельников, с которыми гости познакомились поближе, ничего нового и интересного для себя они не нашли. Мало того, обнаружили, что тут немало иноков и вообще неграмотных. Уже через пару недель и Иосиф, и Герасим поняли, что ничему хорошему они тут не научатся. Можно было бы тронуться в путь дальше, но в Твери шёл сбор войск для похода под Новгород, стало известно, что дороги заняты передвигающимися полками, что повсюду с крестьян собирают корма, лошадей, то есть время для передвижения двух беззащитных монахов было не самое удачное. Да и морозы — не лучший спутник для путешествий. Так что пришлось с уходом повременить.

Игумен Антоний тем временем внимательно приглядывался к новичкам, ему были симпатичны их умные красивые лица. Услышав, что Иосиф не умеет читать, он весьма удивился и не очень-то поверил в это. Но ему нравилось, как добросовестно трудятся гости, что они усердно посещают все службы в храме, не ведут пустопорожних разговоров, словом, являются столь примерными монахами, что Антоний возмечтал оставить их в своей обители насовсем. Он заговорил об этом с Герасимом, считая его за старшего. Тот уклонился от обещаний, сказав, что подумает, посмотрит, посоветуется с товарищем.

Как-то игумен заставил Герасима читать во время службы в храме главы из Священного Писания. Тот пытался отказаться, ибо на самом деле никогда не исполнял этого послушания, с юности занимался перепиской книг, и Пафнутий ограждал его от других дел. Да и голос у него был достаточно слаб. Но Антоний настаивал, и паломник принялся читать, однако горло его от волнения перехватило, он начал откашливаться, запинаться.

— Тебе надо работать над собой, — посоветовал сурово Антоний, — у нас чтецов немного, а потому тренируйся, будешь иногда помогать на службе.

Иосиф, узнав, что настоятель задумал оставить их у себя, малость испугался. Слышал, что он при желании может принудить их, посадить под замок, чтобы подумали, призвать на помощь великого князя Тверского, который любил игумена и помогал ему. Хороша перспектива!

Опасаясь этого, Иосиф, и до того старавшийся нигде голоса не подавать, совсем замкнулся. В результате среди братии даже прошёл слух, что он принял обет молчания. Однако по вечерам, оставшись наедине, паломники охотно обменивались впечатлениями за день, мечтали о том, каким хотели бы видеть свой будущий монастырь.

— Я думаю, — говорил Иосиф, — в обители должны собираться лишь единомышленники, люди, которые по своей воле, по своему разумению решили служить Господу, не отвлекаясь на дурные помыслы и злые мирские дела. Мечтаю жить в монастыре со строгим общежительным уставом, чтобы у иноков, как Христос завещал в Писании, всё было общим — и судьба, и имущество. Чтобы обязанности поровну делились по силам и способностям. Не как здесь: одни всю чёрную работу делают, другие лишь на службы ходят и отдыхают. Вижу я, есть тут и такие, что и в храм-то редко ходят, все в своих кельях отсиживаются, домой к себе в мир уезжают, и игумен потакает им, будто за деньги можно не только в этом мире блага купить, но и в будущем.

— Мне тоже многое тут не нравится, — поддерживал товарища Герасим, — только мне тоже не совсем понятно, что значит строгое общежитие, что значит — всё общее? Разве не может быть книг любимых, которые должны быть всегда при тебе? Как может быть общим мой Патерик азбучный, который я сам для себя переписал, переплёл, в котором каждую букву люблю и не хочу в другие руки отдать? Или вот эти сочинения Василия Великого, которые я даже в дорогу с собой взял, лишней тяжести не испугался?

— Как тебя, брат, всё-таки вещи к земле притягивают! — добродушно усмехнулся Иосиф. — Конечно, книги твои или, допустим, сапоги не должны сделаться общими. Тут можно будет какой-то набор вещей для личного пользования определить. Но главное, — тяготы жизни в обители должны для всех быть одинаковыми. И трапеза общей, без льгот и послаблений, лишь для больных можно сделать исключение. И одежда — без роскоши. Ни для кого не должен монастырь в место спокойного отдыха превращаться. Каждый из нас приходит сюда Господу служить. Служить! Стало быть, всем должно быть одинаково трудно и одинаково радостно...

Книги, интересные для Герасима, в монастыре всё-таки нашлись, и он в редкие свободные минуты с удовольствием читал их возле окна и при светильнике. Иосиф тоже часто читал или молился, уединившись в прохладных сенях. Нередко беседовали, не пропускали соборных служб. Так коротали денёчки, и вскоре зима перевалила за половину. Всё чаще говорили они о предстоящем пути, обсуждали, как и когда тронутся в дорогу. Надеялись дожить до мартовского равноденствия — дни там станут длиннее, морозы отступят, погода, Бог даст, установится тёплая и ясная. Можно будет и в путь двинуться. Это, конечно, ещё не весна, можно бы и попозже сняться, да уж больно надоело в Успенском. Тяготило. Здешние насельники были ими недовольны: паломники сторонились их, держались особняком, не участвовали в вечерних посиделках, хоть их и приглашали то в один кружок, то в другой. Игумен Антоний начал требовать от них обещания остаться тут насовсем и был недоволен их уклончивыми, ни к чему не обязывающими ответами. Отсутствие дисциплины, брань, небрежение монахов к своему послушанию, — а отсюда и грязь, неважная еда, — всё тяготило и