Статья об общественной безопасности была предметом многих и серьезных пререканий между парламентом и королевой-матерью, и, наконец, уже при содействии Конде сошлись на том, что последовала особая декларация, предоставлявшая родственникам всякого произвольно арестованного вручить на это жалобу тому лицу, которое для этого изберут, чтобы он доложил парламенту, который и должен постановить решение по закону. Таков был результат первой попытки против злоупотребления заключением в Бастилию, но далеко не удовлетворивший желания парламента. Когда наконец разгорелась междоусобная война, двор удалился из Парижа, а парламент сформировал городскую стражу (garde bourgoise), велел запереть городские ворота, не дозволял никому отлучаться из города без паспорта, приказал вербовать войска, избрал командующих ими, объявил Мазарини нарушителем общественного спокойствия, врагом короля и государства и приказал ему удалиться от двора в течение одного дня, а из королевства в течение восьми дней. По истечении этого срока каждому подданному вменялось в обязанность преследовать его, и никому не дозволялось его принимать. Это произвело свое действие. Парижане с воодушевлением стали на сторону парламента. Последний назначил принца де Конти генералиссимусом своих войск, а герцога д’Эльбефа комендантом Парижа. Парламент и де Конти приказали д’Эльбефу завладеть Бастилией, что и было исполнено. В Бастилии вовсе не было боевых припасов, и весь гарнизон ее состоял из 22 человек, а потому она сдалась. Тогда Бруссель был определен на должность коменданта Бастилии, а ему в помощники назначен его сын де Лувьер. Народ ворвался в Бастилию тотчас после ее сдачи и освободил всех заключенных. Вскоре, однако, с двором была заключена новая конвенция. Статья об общественной безопасности осталась в том виде, как была первоначально предложена парламентом, но по статье 11 этой конвенции Бастилию с арсеналом, все пушки, порох и все боевые запасы следовало сдать королю, как только состоится это соглашение. Но парламент принял эту конвенцию с оговоркой, что Лувьер под началом Брусселя останется командующим Бастилией, а потому, когда Анна Австрийская и Мазарини поссорились с принцами крови, они не заключали их в Бастилию, откуда старик Бруссель выпустил бы их на свободу через 24 часа. По этой причине принцы де Конде и де Конти и герцог де Лонгвиль были отправлены в Венсен, а оттуда перевезены в Гавр-де-Грас[34]. Однажды граф де Риэ поссорился с принцем Конде, и дошло до того, что они обнажили шпаги и готовы были начать поединок, но присутствовавшие не допустили этого, и граф был отправлен в Бастилию. Лувьер и Бруссель приняли его и задержали, но, так как ему не было произведено допроса в течение суток, они освободили его. Это был единственный случай, когда предписание статьи об общественной безопасности было добросовестно выполнено. Вскоре эта статья была отменена.

Постепенно дела приняли такой оборот, что Анна Австрийская и Людовик XIV, достигший уже совершеннолетия, торжественно вступили в Париж.

Людовик XIV начал сам управлять, и Лувьер должен был сдать Бастилию, губернатором которой был вместо него назначен ла Башельри.

На следующий день Людовик XIV явился в парламент, где по этому случаю происходило lit de justice. Король заявил, что запрещает парламенту на будущее вмешиваться в общегосударственные дела и управление финансами, и объявил не имеющим силы все, что в этом отношении было сделано прежде, а также и все то, что и впоследствии в этом отношении может быть совершено парламентом.

Никто не осмеливался протестовать против этого. Вскоре возвратился и Мазарини. 

Бастилия при Людовике XIV (1643–1715)  

При Людовике XIV в Бастилию заключали чаще, чем при его предшественниках. Тогда при Мазарини, ставшем снова во главе управления, был аббат Фуке, брат сюринтенданта[35]. В обязанности этого аббата входило заключение в Бастилию, и поэтому он занимался изготовлением lettres de cachet и каждую неделю докладывал кардиналу о заключенных. Злобность этого аббата вошла даже в поговорку, и заключенным много приходилось от него терпеть.

Так как история Бастилии тесно связана с lettres de cachet, считаем не лишним остановиться на этом предмете.

Lettres de cachet

Во Франции до революции было два рода королевских письменных приказов: 1) lettres patentes – открытые и 2) lettres de cachet, или lettres closes, – запечатанные. Lettres patentes изготовлялись на пергаменте, были подписаны королем и контрасигнированы одним из министров. Эти грамоты не были запечатаны, а только загнуты с одного конца, и при них находилась большая государственная печать. Это была форма всех королевских грамот, подлежавших занесению в реестры парламента и других верховных учреждений, например Счетных и Податных палат. Содержание таких грамот не составляло тайны, и они начинались словами: «А tous ceux qui ces présentes lettres verront»[36] и т. д. Lettres de cachet были на бумаге и запечатаны малой королевской печатью. Содержание их не заносилось в реестры парламента и других верховных учреждений. Это были тайные королевские приказы, они с давних пор существовали во Франции, но первоначально назывались lettres closes. Уже с начала XIV в. стали опасаться злоупотреблений, которые могут от них произойти. Это усматривали иногда и сами короли. Так, 13 марта 1359 г. при короле Иоанне II Добром был издан ордонанс, воспрещавший королевским чиновникам исполнять повеления, изложенные в lettres closes, если эти повеления заключали в себе что-либо несправедливое. Вот как предписывал поступать в подобных случаях этот ордонанс: «Voulons et défendons que aux lettres closes, signées de notre propre main ou autrement, vous obéissiez en aucune manière mais les annuliez comme injustes, subreptices»[37].

Как мы уже сказали, эти тайные повеления впоследствии стали называться lettres de cachet, и, говоря о них, мы будем придерживаться этого термина. Содержание этих приказов было весьма различно, но так как в силу этих повелений часто заключали в тюрьму или подвергали изгнанию, то lettres de cachet оставили по себе печальное воспоминание и на них смотрели как на орудие посягательства на личную свободу.

Государственные сословия в Орлеане (1560–1561 гг.) жаловались на злоупотребления, проистекавшие от lettres de cachet. В ордонансе по этому поводу было сказано следующее: «Aucuns, abusant de la faveure de nos prédécesseurs, par importunité ou plutôt subrepticement, ont obtenu des lettres de cachet, en vertu des quelles ils ont fait séquestrer des tilles et icelles fait épouser contre le vouloir des pères et des mères etc.»[38].

В данном случае сама королевская власть подтверждала злоупотребления, происходившие от lettres de cachet, и сама указывала на один из видов злоупотребления как на вред, от них происходивший, но тем