он вместе с ними составил план Версаля. Людовик вместе с архитекторами отправился на террасу, господствовавшую над всем парком, и там архитекторы объясняли ему план предполагаемого сада. Король любовался оттуда чудесным видом, как вдруг звуки музыки, раздавшиеся как будто с воздуха, потому что музыканты были расположены на деревьях, заставили его обернуться, и он увидел перед собой Фуке. Опершись одним коленом на землю, Фуке поднес ему пергаментную рукопись. Развернув ее, король прочитал, что Фуке предоставляет в дар замок Во со всеми его угодьями дофину. Сделав это, Фуке последовал совету своего секретаря Пелиссона. Последнему удалось кое-что подслушать из разговора короля с Кольбером, и, чтобы предотвратить грозу, он и посоветовал своему патрону прибегнуть к этому средству. «Tout ce que j’ ai acquis je le dois à la bonté de Votre Majesté et la haute position qu’elle a bien voulu me faire. Si Vous daignez accepter le don qu’ose Vous offrir un de Vos sujets, tous ces biens retourneront à leur source, et je ne me suis plu à entourer cette demeure du luxe royal, qu’avec cette espérance qu’elle serait un jour habitée par le dauphin de France»[40].

Расчет был верен. Самолюбие Людовика было удовлетворено: он протянул руку Фуке и с улыбкой поднял его.

Фуке торжествовал над Кольбером и, может быть, одержал бы победу, но в ту самую минуту, когда произошла вышеописанная сцена, Кольбер заметил, что заслоняет собой мадемуазель де Лавальер, и счел нужным посторониться, как будто для того, чтобы уступить ей место. При этом все обернулись в ту сторону, и взоры Людовика встретились со взорами Фуке, когда тот взглянул на нее. Король понял, что выражали взгляды Фуке, и ревность снова возгорелась в нем. Он имел намерение тотчас же арестовать своего министра, но приказание это не было исполнено, потому что Кольбер потихоньку сказал ему, что Фуке генеральный прокурор в парижском парламенте[41] и потому если он будет предан суду, состоя в этой должности, то судить его будет парламент, который оправдает его вместо того, чтобы осудить. Когда же он не будет более занимать эту должность и не станет принадлежать к судейскому сословию, будет предан суду особой комиссии, состоящей из членов Королевского совета, и что вследствие этого благоразумие требует обождать.

Вот это замечание и побудило гордого Людовика отменить данное им приказание. Затем король поспешил к Лавальер, и во все остальное время празднества Людовик и Кольбер более не сходились. Только по окончании фейерверка король повелительным жестом подозвал к себе Кольбера и сказал ему: «Отправьтесь завтра от моего имени к господину Фуке и передайте ему, что я доволен прекрасным праздником, который он для меня устроил, и скажите, что я назначаю его кавалером королевских орденов[42], но что для этого ему необходимо оставить должность генерал-прокурора в парламенте, так как по статутам этого ордена голубая лента не может быть пожалована носящему красную мантию».

Само собой разумеется, что приказание короля было в точности исполнено. Фуке, поверивший этим словам, продал должность прокурора, а через тринадцать дней после этого и через восемнадцать дней после праздника он был арестован и отправлен в замок Анжер, потом в Амбуаз, после того в Венсен, оттуда в Морэ и, наконец, в Бастилию.

В последнюю он был заключен 18 июня 1663 г. Сорок пять мушкетеров постоянно охраняли его тюрьму, а двое из них неотлучно находились в его комнате. Для суда над Фуке была назначена особая комиссия, заседания которой проходили в арсенале. С падением Фуке должность сюринтенданта по финансовой части была совсем отменена, а вместо нее учреждена новая должность государственного контролера (controleur-general), который возглавил финансовое управление.

Кольбер добился, чего желал: он стал первым государственным контролером.

Тотчас после ареста Фуке в Бастилию был заключен и его секретарь Пэлиссон. Король сказал про последнего: «Приказчик знает более хозяина», и эти слова послужили судьям указанием, как действовать. Пэлиссона допрашивали самым коварным образом, но он оставался непоколебимым. Он, впрочем, ограничивался тем, что оправдывал Фуке, почитая взводимые на него обвинения несправедливыми. Несмотря на свое заключение, Пэлиссон был в постоянной переписке с писательницей того времени мадемуазель де Скюдери, прибегавшей для этого ко всем возможным хитростям. Таким образом ему удалось во время своего заключения составить записки, в которых он оправдывал бывшего сюринтенданта.

Эти записки появились в публике и даже, неизвестно каким образом, очутились у короля. Это раздражило Людовика, а когда стало известно, что Пэлиссон автор этих записок, он поплатился за это тяжким заключением. У него отняли бумагу, перья и чернила, лишили его прогулок и вообще стали содержать хуже. Тем временем процесс Фуке продолжался. Его обвиняли в оскорблении короны, в бунте, в заговоре против короля – словом, хотели найти какой-либо предлог, чтобы его казнить. Было по этому поводу произведено множество арестов и допросов. Фуке не падал духом и часто ставил в тупик своих судей. Тем не менее старались во что бы то ни стало собрать улики против Фуке, чтобы иметь возможность приговорить его к смертной казни, а от этого процесс тянулся три года. Была одна бумага, которую Фуке передал Пэлиссону незадолго до своего ареста. Хотя в этой бумаге не заключалось ничего такого, что могло бы служить доказательством существования заговора, но при настроении судей непременно отыскать какое-либо доказательство виновности его в этом она могла бы причинить ему много вреда. О ней ничего не было упомянуто на суде, но у Фуке было захвачено столько бумаг, что он опасался, как бы рано или поздно она оказалась найдена. Это беспокоило Фуке, но напрасно, потому что Пэлиссон сжег ее.

Со своей стороны Пэлиссон угадал, что Фуке будет тревожиться, полагая, что эта бумага еще существует, и придумывал, каким бы образом сообщить ему о ее уничтожении. Природная изворотливость ума помогла ему в этом деле. При одном допросе Пэлиссон с умыслом дал какие-то показания против Фуке. Фуке не сознавался. Тогда Пэлиссон потребовал очной ставки, на что судьи согласились. На очной ставке Пэлиссон настойчиво подтверждал одно обстоятельство, которое, впрочем, не могло никого скомпрометировать, и наконец сказал: «Вы не отрицали бы этого так смело, если бы не знали, что эти бумаги были сожжены вместе с той бумагой, которую вы в то же самое утро показывали госпоже де Белльер».

Этим он ясно показал Фуке, что опасная для него бумага уничтожена, так как именно ее он и показывал этой даме, которой вообще поверял многие свои дела. Фуке понял этот