Чувство страха затмевается другой не менее противоречивой эмоцией — гневом.

Да, я злюсь на нее. За безалаберность. Разве она не понимает, что несет ответственность не только за себя, но и ребенка? Как это возможно, что один удар полностью стер все инстинкты и превратил знакомую мне собранную женщину в почти другого человека?

И что мне со всем эти делать?

Воздух рывками освобождает легкие, выпрямляю напряженную спину и с силой сжимаю лицо ладонями. Нужно собраться. Нужно принять непростое решение.

Нужно сделать чай.

Делаю шаг к мойке, вынимаю пару чашек из сушилки. В голове крутится колесо мыслей, ни на секунду не останавливая свой бег. Сколько займет восстановление Маруси? Чем это все для нас обернется?

Понятно только одно — я нужен ей и сыну. Сейчас и в полной мере.

Вытаскиваю телефон из кармана и набираю старого друга, которого еще неделю назад со спокойной душой отправил в отпуск. Первый за три года.

После нескольких гудков, в трубке раздается веселое, хорошо знакомое приветствие.

— Внимательно!

— Здоро́во. Еще не насытился отдыхом, Андрюх?

Зажимаю телефон плечом, берусь за чайник и разливаю по чашкам кипяток.

— Не нравится мне к чему ты ведешь! — смеется в трубку приятель.

— Ты в городе?

— Не, на даче. Шашлычок каждый день, воздух свежий, м-м-м. Первый раз за три года нос отложило.

— Поздравляю.

— Не слышу энтузиазма, — продолжает веселиться друг. — Зависть грызет? Так приезжай! Сосны, снег, тишина — слышно, как совы ухают!

— Дело есть, — нехотя прерываю его. И через короткую паузу добавляю — Сможешь вернуться в город?

С грохотом возвращаю чайник на подставку и снова шумно выдыхаю.

— Случилось что? — тут же становится серьезным Андрюха.

— Да.

— Завтра буду, — без лишних вопросов говорит он.

— Спасибо, Андрюх. Буду должен.

Смотрю на гаснущий экран в своей руке и прокручиваю план дальнейших действий. Закидываю чай в кружки, размешиваю сахар. Беру со стола детское печенье и таблетки для Маруси. Нужно приготовить что-то более существенное, но сначала лекарства. И разговор.

Нам нужно серьезно поговорить.

— Детское печенье? — Маруся морщит нос и вскидывает на меня свои покрасневшие глаза.

Свет из коридора хорошо освещает ее, несмотря на полумрак в комнате. Я вижу и боль, написанную на ее лице, и то, как она устала.

— Нужно кинуть что-то в желудок, прежде чем пить лекарства, — протягиваю ей кружку с чаем и несколько разноцветных пачек с таблетками, выписанными врачом.

— Во мне уже барахтается пара баранок, — хмурится, приподнимаясь и садясь в постели.

— Тогда просто запей таблетки, — кидаю пачки на одеяло. — Сейчас принесу компресс.

— Угу, — холодные пальцы смыкается на моих, когда она берет чашку. Наши взгляды встречаются.

Почему с ней всегда так тяжело? Слова застревают в горле, когда так необходимо их произнести. Ведь все просто:

«Я места себе не находил».

«Ты меня напугала».

«Надо что-то менять, так больше нельзя».

Пока Маруся распаковывает лекарства и сверяется с инструкцией по применению, иду в ванную. Здесь творится такой же хаос, какой встретил меня в остальной квартире. Мокрая детская одежда под ногами, грязная ванна, сброшенная душевая лейка.

Ее нельзя оставлять одну. Кем бы ни проснулась эта женщина после травмы, она точно не та Маруся, которую я помню. Поборница порядка и человек высокой организации, способный даже меня довести до судорог своими «правилами» — теперь совершенно другой человек.

Которого я не понимаю.

Вчера вечером мне на миг показалось, что я снова вижу ту девушку, с которой познакомился — забавную и легкую, способную уложить меня на лопатки одними своими губами. Вчера мне очень хотелось верить во второй шанс, в то, что эту дурацкую жизнь можно переиграть и в итоге остаться победителем. Но на лжи и утаивании ничего не построишь, нельзя вернуть ту Марусю, пользуясь ее временной амнезией, как нельзя вернуть и того меня, что безотчетно и с головой влип в красивую умную женщину. Настолько, что непреодолимые разногласия казались преодолимыми.

А стечения обстоятельств — провидением судьбы.

Но ничего не вышло. Не срослось.

И попытка — дубль два — вряд ли изменит хоть что-то.

Хотя на несколько мгновений — счастливых мгновений вчерашнего вечера и ночи с желанной женщиной в одной постели — я считал, что попробовать стоит.

Возвращаюсь в комнату с теплым полотенцем, скрученным валиком. У кровати горит ночник, Маруся сидит с полупустой чашкой в руках, обернутая в одеяло, как кокон — торчит только голова и кисти рук по бокам.

— Держи, — протягиваю ей импровизированный компресс.

— Спасибо, — она берет полотенце, откидывается на подушку и с громким стоном закрывает лоб теплой тканью. — Как же болит. В жизни так голова не болела.

Одеяло сползает по плечам вниз и оказывается, что она разделась. Взгляд улавливает светло-розовое пятно ее спортивного костюма на полу с другой стороны кровати. Рядом с другой кучкой одежды, выглядывающей из-под кровати.

Совершенно другая женщина.

— У тебя сотрясение, — сажусь на край кровати, тянусь к своей чашке. — Заказать еды?

— Тошни-ит, — протяжно говорит она, не открывая глаз.

— Надо поесть. Могу что-нибудь приготовить…

— Нет, — хрупкая ладонь ложится на мое запястье. — Не уходи, посиди со мной, отвлеки разговором. В тишине боль кажется просто невыносимой!

— Хорошо, — говорю и замолкаю.

Как раз собирались поговорить, но слова, какого-то черта, опять не хотят вырываться наружу. С чего начать?

— Я бы съела суши, — наконец, оживляет пространство Маруся.

— Суши? Ты же…

— Да, знаешь, какие-нибудь выпендрежные. С угрем! — ее голос полон энтузиазма, а на последнем слове даже глаза распахиваются. — Мне почему-то кажется, что я их сто лет не ела! Не ела же? — спрашивает у меня.

— Ты вроде не любишь это всё, — пытаюсь собрать по памяти кусочки того, что о ней знаю. Ну да, точно, мы никогда не заказывали суши. Рестораны я всегда выбирал с европейской кухней, потому что сам не любитель всей этой азиатской приблуды. А рис ненавижу с детства. И она никогда не выказывала интерес к японским блюдам.

— А я особо и не люблю, — объясняет Маруся. — Но, когда долго что-то не ешь, начинаешь скучать. Как по гречке. Знаешь, иногда в длительной командировке, со всеми этим обилием традиционной кухни разных народов, больше всего мечтаешь об обычной гречке. С маслом, — она громко сглатывает, словно и правда мечтает о гречке.