– Так не получится, – сказал Цзиньчжэнь.

– Почему не получится?

– Те, кого они выбирают, не имеют права отказаться.

– Что это за люди? – спросила мать. – У кого столько власти?

– Не могу сказать.

– Даже мне?

– Никому не могу, я уже дал клятву…

Лилли-младший вдруг хлопнул в ладони, встал, произнес твердо:

– Тогда не надо ничего говорить. Лучше скажи, когда за тобой приедут? Уже решили? Мы поможем тебе собраться.

– Я должен уехать до рассвета, – сказал Цзиньчжэнь.

Ту ночь домашние провели без сна, готовили Цзиньчжэня к отъезду. К четырем утра упаковали самые крупные вещи – книги, зимнюю одежду связали и погрузили в две картонные коробки. Осталась разная мелочовка; Цзиньчжэнь с Лилли-младшим твердили, что всю бытовую утварь можно будет купить на месте, а потому нет нужны брать ее с собой, но женщины словно не могли удержаться, бегали вверх-вниз по лестнице, выдумывая, что бы еще добавить: то радиоприемник положат, то сигареты, то чай, то лекарства – так, проворно и вместе тем вдумчиво, заботливо был собран полный чемодан. К пяти часам, когда все спустились вниз, мать так себя извела, что была уже не в силах готовить Цзиньчжэню завтрак, пришлось поручить это дочери. Впрочем, сама она тоже осталась на кухне и поминутно диктовала мастеру Жун, что и как делать. Не потому, что та не умела стряпать, просто завтрак был необычный – они провожали Цзиньчжэня в дорогу. Для такой трапезы, считала мать, имелись свои, особые правила, их было по меньшей мере четыре:

• Основным блюдом непременно должна быть лапша, символ долгой, мирной жизни;

• причем лапша непременно из гречневой муки: такая лапша более упругая, гибкая – человеку на чужбине приходится приноравливаться, проявлять гибкость;

• из приправ непременно нужно добавить уксус, жгучий перец и грецкие орехи. Уксус кислый, перец острый, грецкий орех горький – пусть всю кислятину, остроту, горечь человек оставит дома, а в путь с собой возьмет только сладость[30];

• много лапши готовить не стоило, ведь Цзиньчжэню непременно полагалось съесть все до последнего кусочка, выпить бульон до последней капли, чтобы все его дела завершались успешно.

Это была не просто лапша, это было само сердце пожилой женщины с его добрыми напутствиями и надеждами.

Наполненную смыслами, пышущую жаром лапшу подали к столу, мать позвала Цзиньчжэня завтракать и заодно сунула ему в руку нефритовую фигурку – лежащего тигра, шепнула, чтобы он, когда доест, прикрепил ее к поясу брюк и носил как талисман на удачу. В это время, судя по звукам с улицы, к дому подъехала машина. Вскоре вошли Хромой с водителем; поздоровавшись с Жунами, Хромой велел водителю отнести вещи в багажник.

Цзиньчжэнь по-прежнему молча ел лапшу. С той минуты, как он сел за стол, он не проронил ни звука – такое молчание бывает, когда в груди тесно от слов, но произнести их человек не в силах. Наконец пиала опустела, но он все еще сидел в тишине, будто и не собирался никуда уходить.

Хромой похлопал его по плечу, точно подчиненного, сказал:

– Пора прощаться. Я подожду тебя в машине.

Простившись, в свою очередь, со стариками и мастером Жун, Хромой вышел за дверь.

Все звуки в доме замерли, застыли и взгляды, тревожные, напряженные. Цзиньчжэнь, сжав нефритовую фигурку, растирал ее пальцами; больше в комнате никто не двигался.

– Привяжи ее к поясу, – повторила мать, – на удачу.

Цзиньчжэнь поднес нефритового тигра к губам, поцеловал и стал крепить к брюкам.

Лилли-младший, однако, забрал у него фигурку.

– На удачу пусть полагаются простые смертные, – сказал он. – А ты гений. Все, что тебе нужно, – верить в себя.

Он достал из кармана ватермановскую ручку, с которой не расставался почти полвека, и вручил ее Цзиньчжэню.

– Это тебе больше пригодится. Записывай свои мысли, не давай им ускользнуть, и ты сам увидишь, что тебе нет равных.

Цзиньчжэнь молча поцеловал новый подарок, как до этого фигурку, и спрятал его на груди. Снаружи коротко, резко просигналил автомобиль. Цзиньчжэнь сидел неподвижно, словно ничего и не слышал.

– Торопят тебя, – сказал Лилли-младший, – иди к ним.

Цзиньчжэнь сидел неподвижно.

– Ты послужишь родине, – сказал Лилли-младший, – иди с легким сердцем.

Цзиньчжэнь сидел неподвижно.

– Здесь твой дом, а за его порогом – твоя страна, – сказал Лилли-младший, – без страны не будет и дома. Иди же, не мешкай.

Цзиньчжэнь сидел неподвижно, будто мука расставания намертво пригвоздила его к месту, и захочешь – не шелохнешься!

На улице снова засигналил джип, и на сей раз гудок был протяжным. Видя, что Цзиньчжэнь так и не встает, Лилли-младший многозначительно посмотрел на супругу, мол, скажи что-нибудь.

Мать подошла к Цзиньчжэню, легонько положила руки ему на плечи.

– Надо идти, Чжэнь-ди, ничего не поделаешь, – проговорила она. – Я буду ждать от тебя письма́.

Ее прикосновение точно пробудило Цзиньчжэня, он встал, потерянный, как со сна, зашагал к двери, не говоря ни слова, ступая легко, как лунатик, и так же, как сомнамбулы, домашние в смятении последовали за ним. У двери Цзиньчжэнь резко обернулся, упал на колени, порывисто поклонился старикам и всхлипнул:

– Мама!.. Я ухожу, но знай: даже на краю света я останусь вам сыном…

Вот так на рассвете, в шестом часу утра, 11 июня 1956 года Цзиньчжэнь – математический гений, который провел десять с лишним лет в кампусе университета Н., сродни деревцу или преданию, безмолвный и в то же время громкий, – ступил на тайный безвозвратный путь. Перед уходом он попросил у стариков позволения зваться отныне Жун Цзиньчжэнем, и новое имя, новая ипостась добавили слез в прощание, и без того горькое, и каждый, казалось, чувствовал: расставание было необычным. Никто не знал, куда уехал Цзиньчжэнь. Он исчез в рассветном полумраке; увезший его джип был подобен исполинской птице, что уносит людей в потусторонний мир. Новое имя, новая ипостась обернулись для него черной ширмой, отгородившей его от прошлого и будущего, отгородившей его от мира. Семья знала лишь его почтовый адрес:

Город, почтов. ящ. № 36.

Будто бы совсем близко, где-то рядом, за углом.

Но на самом деле никто и понятия не имел, что это за место…

[Далее со слов мастера Жун]

Я одно время расспрашивала своих бывших студентов, тех, кто работал на почте: что это за департамент с таким адресом – «Город, почтов. ящ. № 36», где он находится, но всякий раз получала один и тот же ответ: «Не знаю». Казалось, это где-то на другой планете. Поначалу мы думали, что «город» – это наш Ч., но когда