Собеседники, перескакивая с темы на тему, болтали без умолку.

— Неужели это вы? — воскликнула Лидия, рассматривая фотографию молодого человека в белоснежном воротничке.

— Могу показать точно такую же, удостоверенную печатью в членской книжке.

— Но почему же никого нет рядышком?

— Значит, не успел. И очень рад, что не успел. — Петя смотрел в глаза Лидии. — Очень рад. И что застрял в этом идиотском зимовье — не жалею. — Он совсем тихонько спросил:

— А вы, кажется, иначе смотрите на нашу встречу?

— Петя, — покачала головой Лидия, — так хорошо проводили время, и вот начинается. Скучно, Петя.

Она заметила в глазах собеседника холодок.

— Скучно, говорите. Может быть…

Петя поднялся и, не доходя до двери, прислушался. Вдруг выскочил вон из зимовья и вернулся весь белый. Забавно моргал залепленными глазами и отфыркивался. Принялся затягивать ремнями небольшой кожаный чемодан.

— Кто как хочет, а я — поехал.

Он избегал взгляда Лидии, мстил по-ребячьи. Растолкал возницу на нарах и брызнул ему за шею снегом со своего рукава.

— Поехали, Николай!

Лидия шагнула через перепутанные ноги ночлежников и прикоснулась к рукаву юноши. Казалось странным после трехдневной близости расстаться, будто не выло ни пурги, ни зимовья, ни стола, на котором их локти целыми днями доверчиво касались друг друга…

— Неужели мы не встретимся, Петя?

— Почему же, если вы на прииски едете? Опять где-нибудь вам на ногу наступлю.

— Но ведь пурга не кончилась. Таким образом вы и вчера и третьего дня могли бы ехать.

— Ничего подобного. Слышите — пурга пошла на убыль. Гудит, а не воет. Не имею права сидеть. Мне проволока нужна медная.

Петя холодно пожал руку Лидии, но она вышла за ним следом. Потоки снега неслись колючими струями. Сереющая тайга уже виднелась сквозь завесу, между растянутыми потоками, в вершинах лиственниц уже шумело иначе. Из белого мрака вынырнули две оленьи упряжки и остановились у дверей по брюхо в сугробе. Петя сгреб валенком снег с нарты, положил чемодан, прихватил веревкой и уселся верхом.

Якут выводил свою упряжку на просеку; за первыми нартами тронулись вторые.

— Вот когда олешки выручат, — крикнул Петя, раскрывая широко рот. — Всего лучшего!

3

К вечеру сделалось совсем тихо. Закат между сопок горел чистыми красками. Возчики откапывали коней и сани. Рано утром, затемно, началась торопливая жизнь. Хлопали двери, все, кто был в зимовье, истомленные желанием, вырвались наружу.

Под крики и удары кнутов кони пробивали сугробы, наметенные возле зимовья. Обозы черной лентой вытягивались по чистейшей снежной дороге между двух стен побеленных пургой лиственниц.

Пахло оттепелью. Лидия, стоя возле двери, почувствовала, как на щеку упала с крыши капля, немного спустя — вторая.

Солнце взошло горячее. Пурга принесла перемену — возчики оказались правы. Полированные снега ослепляли глаза. Лошади разбрызгивали густую кашицу. На посиневших марях кони едва протягивали полозья по липкому снегу. Следом за обозами двигались вереницы приискателей, скопившихся на пути из-за непогоды.

Новый день с горячим солнцем и ночь с мелким спорым дождем развели настоящую распутицу. Сопки потемнели обтаявшими лесами и, казалось, улыбаются.

В пути стали попадаться ослепшие от солнечного блеска. Они, повязанные тряпками, мокрыми от обильного слезоточения, шли, держась за товарищей, и беспомощно шлепали по лужам. На окрики возчиков сходили с дороги и по колено в снегу, понурив головы, прислушивались, когда минуют подводы. В зимовьях стало немыслимо ночевать от тесноты: впереди что-то задерживало людей и транспорты. Располагались на санях под открытым небом. Просыпаясь ночью, Лидия высовывала голову из-под тулупа; до самых глаз тянулись тоненькие дрожащие лучики предвесенних звезд. Она была благодарна мужу за поездку на далекие прииски, давшую такое множество новых впечатлений.

Однажды в полдень выяснилось, что задерживает обозы и пешеходов: впереди по реке шла вода. Вечером у следующего зимовья скопление достигло пределов. Все, кто двинулся за последние дни из Саныяхтата, были здесь.

Многочисленный стан раскинулся на лесной поляне.

— В чем дело? — спрашивала Лидия. — Неужели в самом деле невозможно.

— Если бы возможно — не стояли бы.

У костров сушили обувь, одежду, подмоченные грузы. Люди неприветливо косились друг на друга, в досаде ссорились по ничтожному поводу. По тревожным группам шнырял человек в собачьей пестрой дохе и спрашивал у каждого встречного какого-то Назарку, с которым вышел в пургу из зимовья, и теперь не знает, где его найти.

— Самого себя не потеряй, придерживай за пиджак, — отвечали ему. — А об людях тут не тужат!

Возчики поднимали рогожи и нюхали расплывшиеся осклизлые мясные туши. Ходили смотреть на проклятую речку в сумерки и ночью, соображали, нельзя ли перехитрить наледь{42}, не удастся ли проскочить пораньше утречком, когда упадет вода и подсохнет снег. Стучали топоры, валились деревья для костров. Котелки, манерки, чайники, ведра висели в оранжевых языках пламени.

В полночь подморозило: вода в ведрах подернулась коркой льда. С рассветом вся масса обозов и приискателей двинулась в путь. Кони метались в стороны и валили воза. Их били кнутами по ребрам, удары звучно отдавались в вершинах деревьев. Пешие обгоняли стороной по насту. Но уже издали можно было догадаться, что дело плохо. На берегу свинцовой реки черные силуэты размахивали руками, и взмахи выражали отчаяние. Вода оказалась схваченной только с берега, середина же неслась бурным потоком поверх матерого льда. Сотни глаз смотрели на близкий противоположный берег. Ничтожные пятьдесят-шестьдесят саженей, как ножом, отсекали заветные прииски. Некоторые пытались пройти вброд с шестами, делали несколько шагов и сейчас же с испуганными лицами возвращались обратно — поток сбивал с ног.

А солнце опять всходило голое, без тучки, предвещая жаркий день.

— Ну, ребята, прибавит сегодня водицы. Зря не шли третьего дня. Боялись онучи намочить. Дождались, умники!

Обходного пути не было. Озирались на сопки и, как в западне, метались по берегу. Мысль об обратном пути даже не приходила в голову: столько миновали речек, все они теперь не лучше этой. Лидия спрашивала мужа, что он думает предпринять. Он молчал.

Они сидели у огня и варили растаявшие, превратившиеся в размазню пельмени, в котелке бултыхались ошметки теста. Лидия хотела снять похлебку с таганца, но вдруг выпрямилась: заметила в толпе над головами ветви оленьих рогов. Бросилась в кучку приискателей, окруживших оленей. В самом деле, на нарте сидел недавний собеседник в зимовье, позади привязанный веревкой лежал толстый моток желтой проволоки. Молодой человек кивнул головой и продолжал свою беседу с золотоискателями.

— Мне вот как надо, — жест по горлу острием ладони, — иначе радиостанция будет молчать минимум два месяца. Чуете? А ваше мясо — похуже моего радио — совсем протухнет. Надо, ребята, придумывать что-нибудь.

— Попробуй, подсучи