Вадим, конечно, прекрасно понимал, что своим вызволением излагеря он обязан Никите, хотя об этом не было сказано ни слова. Вообще никакоговозобновления старой дружбы не получилось, не произошел даже, что называется,большой мужской разговор. Никита дал понять Вадиму, что его назначение в штабОУА носит временный характер и что по окончании нынешней кампании он будетволен уйти в другое соединение хотя бы для того, чтобы не чувствовать себяущемленным, находясь в непосредственном подчинении у бывшего друга и мужа своеймечты. Конечно, было бы здорово откупорить пол-литра и разложить закусон начемодане и так, в позах Кирилла и Мефодия, расставить все точки над частоколомлатинских «i», рассказать друг другу о допросах, о тюрьме и о лагерях, однакоэто прежнее, казавшееся раньше столь естественным сближение теперьпредставлялось им почему-то почти немыслимым – немаловажную роль тут, очевидно,играл и колоссальный разрыв в чинах, шутка ли, полковник и генерал-полковник, иони как бы оба согласились с тем, что сейчас не до этого, что сейчас даже ивремени-то нет для таких сидений, вот отобьемся, мол, тогда... Главное, чтоможем в глаза друг другу смотреть, не моргая и не краснея, вот это самоеглавное. Только однажды, в редчайший момент отсутствия других штабных, когдаодин лишь Васьков сидел у дверей со своим аккордеоном, Никита вдруг поднялголову от карт и спросил Вадима:

– Ты знаешь, что Вероника тоже была там?

Вадим не знал и был потрясен. Вообразить Веронику, звездувсей его жизни, там, среди шалашовок, было выше его сил. Несколько секунд онисмотрели друг на друга и вдруг распознали друг в друге за личинами сильныхвоенных мужчин дрожащих лагерных полудоходяг. Момент был такой сокрушающий, чтоони едва не бросились друг другу на грудь, чуть не разрыдались. Тут, к счастью,чуткий Васьков оборвал свою «Землянку», и они зашелестели картами, заговорилигрубыми форсированными голосами, все дальше с каждой минутой отходя друг отдруга, не друг от не друга, и от своей стыдной лагерной не сути, и все быстреевозвращаясь к своей якобы подлинной сути кадрового командного состава, к якобыреальной сути той войны, к которой шли всю жизнь. В конце же аудиенции командующийсказал своему замначштаба по связи:

– Сейчас с ней все в порядке.

Он увидел, что Вадим благодарен ему за эту фразу, и сам былблагодарен ему за то, что тот ничего не переспросил.

Генерал-полковник отошел от своих дальномеров, потер руки и,довольный, подмигнул своему штабу. Каждый принял этот дружеский подмиг на свойсчет, в том числе и полковник Вуйнович. От командующего исходил мощный потокэнергии, он, казалось, и не сомневался в том, во что еще вчера никто неверил, – в победе; причем в самом этом понятии «победа» для него вроде быи не было никакого идеологического мистицизма, ничего сродни газетным ирадиозаклинаниям Агитпропа, победа для него была сугубо военным,профессиональным, почти спортивным понятием; и это, может быть, ободряло большевсего.

– Всем вернуться к своим обязанностям! – скомандовалНикита. – В семь часов оперативное совещание в Химках. Водки больше непить, господа офицеры!

При этих словах начальник политотдела армии Головня поднялброви: это как же, мол, прикажете понимать, такое по меньшей мере странное впролетарской армии обращение, однако командующий тут все свел к шутке:

– А также в карты не играть, романсов не петь, кадрили нетанцевать! Мыслить оперативными категориями, подготовить соображения по своимхозяйствам!

Тут уж и Головня вместе со всеми расплылся в улыбке: шутка,он знал, поднимает боевой дух.

– Поехали, Васьков! – Никита широко зашагал к выходу.

Через несколько минут броневик, закамуфлированный сверхуснопом гнилого сена, выехал из укрытия и по еле заметной дороге, можно сказать,через дикое поле, по которому впору Илье Муромцу проезжать, направился врасположение 8-го авиационного полка. За броневиком колдыбачил транспортерохраны, при которой неизбежно находился особист капитан Ересь.

У этого Ереся глаза шкоды, вспомнил про него НикитаБорисович. Он их прячет. Какого черта он все время таскается за мной, кто егоотрядил? Гадать не приходится, ясно кто.

Вдруг среди поля замаячили женские фигуры с лопатами,бросилась в глаза ярко-белая среди грязноватого снега пуховая шапка с длиннымиушами, что можно завязывать вокруг шеи. Народное ополчение Москвы роет окопы,неумело, паршивенькими лопатами ковыряет застылую землю. Женщины провожаливзглядами броневик. Вид у них был плачевный. Студентки и домработницы вгородских, демисезонных пальтишках, иные даже в шляпках, много они тутнаработают. Затея совершенно никчемная в военном отношении, однако ей придаетсябольшое пропагандистское значение. «Весь народ в едином порыве отстоял...»Кстати, на левом фланге у меня стоит бригада мужчин-ополченцев, дантисты иадвокаты, могучее воинство с одной трехлинейкой на троих, да и то не всеисправны. Надо не забыть вывести их из зоны завтрашнего побоища.

На аэродроме генерал-полковника уже ждали, хотя он и неуведомлял авиационное начальство о своем приезде. Командир полка подполковникБлагоговейный со своим штабом и командирами эскадрилий уже шагал к немунавстречу. Вот это зрелище и в самом деле вдохновляющее, группа здоровенныхмужиков в пилотских куртках, бодрящих друг друга уверенным шагом, хамоватымговорком-матерком, общей милитаристской ядреностью.

Основные силы полка были худо-бедно закамуфлированы вблизлежащей рощице, на связные же самолеты, двухместные бипланчики У-2,камуфляжу не хватило, и они теперь стояли вразнобой посреди летного поля.Обмениваясь с Благоговейным репликами о боевой готовности, командующийнаправился к одному из этих бипланчиков, казалось, представлявших здесь историюавиации.

Пилот самолета вытянулся перед командиром. ЛейтенантБудоражин! В левом углу рта золотой зуб, так называемая фикса.

– Ну что, лейтенант, прокатишь? – вдруг неожиданно длявсех присутствующих спросил командующий и, не дожидаясь ответа, полез напассажирское сиденье.

Все обалдели, особенно в группе охраны. Васьков метнулся:

– Да как же так, товарищ генерал-полковник?!

Будоражин же тут же скакнул на крыло, вытащил длякомандующего кожаное пальто на меху. За готовность к немедленным решениям будетотмечен. Через несколько минут тарахтящий «кукурузник» уже выруливал навзлетную полосу. Прищуренными глазами Никита наблюдал за группой охраны.Капитан Ересь, казалось, потерял голову от неожиданности, бросался то кВаськову, то к подполковнику Благоговейному, сpывал голос, даже хватался запистолет. Васьков стоял перед ним едва ли не на коленях, умоляюще прижимал рукик раздобревшей груди. Ясно, Васьков. Командир авиаполка даже не удостоилособиста взглядом. Автоматчики из охраны лыбились, показывали большие пальцы.Свои ребята.