Все четверо на трибуне, включая и руководящего большевика,щелкнули каблуками и подняли правые руки в нацистском приветствии. Затемруководящий большевик продвинулся к микрофону, одернул задирающийся на животе ина боковинах френчик, заговорил почти-что-на-нашенском-советском, тудыт-его-в-мякину:

– Дорогие русские бойцы, командиры! Я, полковник Бондарчук,обращаюсь к вам от имени Комитета освобождения России. Мы, патриотически иантибольшевистски настроенные командиры, оказавшиеся в тылу победоносныхнемецких войск, решительно порываем с прошлым и бросаем вызов сталинскойтирании! Мы приносим глубокую благодарность германскому командованию и личнофюреру Адольфу Гитлеру, давшим нам возможность присоединиться к их благороднойборьбе!

Солдаты, братья! Комитет освобождения призывает вас влитьсяв ряды борцов против ненавистного жидовско-коммунистического режима! Выизмучены, братья, но чего же вы хотите от немецкого командования, если Сталинне признает Женевской конвенции о военнопленных, для него вы все – предатели! Яхочу вас спросить, русские люди, как вы относитесь к этим кровожаднымбольшевикам, к тем, кто порушил ваши дома и согнал вас, словно скот, в своигрязные колхозы, к тем, кто угнал сотни тысяч и миллионы ваших братьев в Сибирьи Казахстан, к тем, кто никогда не переставал насиловать нашу многострадальнуюматушку-Россию своей проклятой, марксистско-ленинской, жидовской теорией?!Вслушайтесь в голос своего сердца, и вы ответите – мы ненавидим их!..

Митя Сапунов с расстояния в добрую сотню метров пристальновглядывался в глыбу лица с открывающимся ртом. Иногда глыба замирала с открытымзияющим отверстием явно в ожидании приветственных криков и аплодисментов. Крикии шум приходили то с одного, то с другого конца плаца, но явно не в техмасштабах, на которые рассчитывал оратор. Митя переводил взгляд на лицатоварищей. Большинство было безучастно, многие явно боялись, неизвестно чего вданном случае, прятали глаза. Мало-помалу, однако, особенно при упоминанииколхозов и при слове «жиды», пленные начали оживляться.

– Долой красных выродков! – донеслось с трибуны.

– Долой! – вдруг взревело вокруг Мити несколькодесятков голосов. – Кровопийцы! Гады! Долой жидов! Долой колхозы!

Почти уже забытое за годы жизни в профессорской крепостиколыхнулось и сразу же вспучилось в Мите: обезумевший отец с охапкой горящейсоломы в руках, последний, самый последний в жизни промельк мамки, ее истошныйкрик, и собственный бессознательный бег в темноте к лесу – спастись от людей,стать волком, – и потом почти волчье, с бугра подглядыванье за Гореловом,приход в село армейского отряда, долетающие до волчьих ушей вопли баб, ревскотины, и потом как курицу ту поймал, свернул ей шею, жрал... Все этострашное, грязное, деревенское, что заставляло мальчика потом иной разпросыпаться с колотящимся сердцем, с ухающим будто в бездонную пропастьживотом, хватать воздух ртом, пальцами скрюченных рук обнаруживать себя вдругна лестнице, в лунном луче, дико смотреть на развешанные картины, не понимая,что они означают, пока не появлялась бабушка Мэри и теплыми руками успокаивала,будто собирала все разбегающееся воедино под свои ладони.

Снова донеслись выкрики оратора:

– Русские солдаты, братья! Чудовищная большевистская империярушится под сокрушающими ударами германского оружия, словно колосс на глиняныхногах. История наконец-то повернула на путь справедливого возмездия! И все-такимы должны смотреть дальше и постараться увидеть завтрашний день нашей родиныРоссии! Ради этого будущего дня Комитет освобождения призывает вас влиться вряды вспомогательных отрядов, которые со временем составят костяк новой русскойармии!

Полковник Бондарчук был доволен: во-первых, не вполневыполнил приказание немцев, вернее, не совсем следовал их инструкциям, говорилне десять минут, как было сказано, а все пятнадцать, а во-вторых, и это самоеглавное, ввернул несколько несогласованных фраз, ну, например, про колхозы иливот про будущее России. Так, шажок за шажком, мы и укрепим свое собственное.

Переводчик, стоявший между Краусом и Дюренхоффером,набарматывал им на несусветном немецком содержание бондарчуковских выкриков, иони аплодировали, как бы показывая, что этот общественный деятель немарионетка, а некоторая самостоятельная величина. Потом, однако, Краус неочень-то деликатно хлопнул его по спине – пора, мол, закругляться – и сам вышелвперед. Речь штандартенфюрера продолжалась не более трех минут и не содержалани грана риторики. Он сказал, что те, кто будут после соответствующей проверкизачислены в новые вспомогательные формирования – ни тот, ни другой немец ниразу не сказали «русская армия, русские отряды», – получат новоеобмундирование, две смены белья, еженедельную баню, вполне удовлетворительноепитание, табак и 35 немецких марок в месяц на развлечения. Солдаты, однако,должны помнить, что за малейшее нарушение дисциплины им придется отвечать повсей строгости германских законов.

На этом митинг закончился. Тут же за дощатыми столамикакие-то парни в немецких мундирах без погон начали запись добровольцев. Ихоказалось множество: неизвестно уж, что больше подействовало – ненависть к большевикам,бондарчуковские заклинания о «будущем России» или 35 марок штандартенфюрераКрауса.

– На тридцать пять марок, Мить, небось можно любую блядькупить, да и захмелиться как следует, – осторожно сказал шибздик.

– Ну, пошли записываться, шибздо! – небрежно так,легко, как будто в футбольную команду пригласил записываться, сказал Митя.

– Да ты че?! – испугался Гошка Круткин. – Противнаших, Мить? Мы ж комсомольцы же ж, а?!

– Да какой я тебе комсомолец? – Митя хохотнул инаправился к очереди на вербовку. – Комсомолец?!

Вдруг ярость вспыхнула в нем, он повернулся к семенящемурядом Гошке, ухватил того за заскорузлую грудину, подтянул, будто некийнародный богатырь какого-то жалкого прихвостня.

– Да я твою комсомолию, всех этих «ваших», всю бражкукрасную всю жизнь ненавижу!

– Ну че ты, Митька, че ты, – плаксиво заканючилКруткин. – Подумаешь, большое дело, ну, айда запишемся...

Митька его отшвырнул:

– А тебе-то чего записываться, шибздо? Ты ж комсомолец,мандавошка!

Гошка даже вроде бы заплакал от досады, во всяком случае,стал что-то мокрое размазывать по грязи лица, со злобой взглянул из-под кулакана друга. Злоба была притворной. Митю вдруг посетило ощущение, что все вокругнереальное, притворное, а они-то с Гошкой вообще без конца только и делают, чторазыгрывают сцену для двух актеров.

– Ну ты, актер, – сказал он ему примирительно.

Круткин тогда и на самом деле захлюпал:

– Ты, Дмитрий, меня ни фига в жопу не уважаешь. Сначалашибздиком начал звать, а теперь прям-таки шибздо... За человека не считаешь!