– А я никогда дома на печи не отсиживался! – все-таки огрызнулся Терцев, задетый за живое. – И не надо мне тут…

– Вижу-вижу, – примирительно поднял руку офицер. – Поэтому с вами и разговариваю. Кто на печи сидел, моя хата с краю – за теми прямо на дом в итоге и пришли…

И, в свою очередь поглядев в открытое окно, проговорил с горечью:

– Вот такие и есть большинство. К сожалению…

Поразмыслив некоторое время, Терцев вынужден был, пожалуй, в этом согласиться с собеседником. Кивнул молча.

– Так вот, – сделал заключение офицер, – если бы сохранилась национальная Россия, не было бы ни Сталина, ни Гитлера.

– Сослагательное наклонение в истории не уместно, – привел Терцев фразу, подходившую к услышанному утверждению.

– Согласен. Но тогда не надо говорить о безвинных жертвах. Виноватых без вины не бывает. Это самое большинство привело в конечном итоге к власти таких злодеев. В основном – своим бездействием. Нынешняя война – прямое порождение того, что случилось четверть века назад. В ней нет ни одной правой стороны.

Откинувшись на спинку стула, худощавый пристально глядел на собеседника, оценивая произведенный эффект.

Наплевав на то, как в данной обстановке будут восприняты его слова, Терцев отчеканил в ответ:

– Это война Отечественная. Весь народ поднялся.

Офицер усмехнулся презрительно:

– Моя Отечественная война закончилась Брестским миром в марте 1918-го. Кстати, его заключили те, кто сейчас объявил Отечественную войну. Как говорится, единожды солгав… Или, вы полагаете, такими вещами можно вот так запросто манипулировать? Ложь все равно выплывет. Особенно политая таким количеством крови. С тех пор я воюю с предателями Родины.

– Весь народ – предатели? – с усмешкой, за которой едва удавалось сдерживать злобу, тихо переспросил Терцев. – Вам не приходило в голову, что большинство просто сделало другой выбор? И сражается за него?

Собеседник развел руками:

– Не вопрос! Тогда платите по счетам! Цену озвучить или сами видите?

Терцев громко втянул ноздрями воздух. На это он промолчал. Он давно жил и привык к реальности, в которой стоять за ценой было не принято.

– А я заплачу за выбор свой, – устало закончил худощавый.

– Мы сторону не меняем! – прогудел свое казак.

– Чья возьмет, догадываетесь? – В глазах Терцева заблестели огоньки.

– Конечно! – без тени сомнения проговорил офицер. – Когда тевтонские дуболомы к своему вековому стремлению на Восток теперь еще добавили расовые бредни, они и в этот раз подписали себе приговор. С нами так нельзя.

«С нами!» – мысленно отметил Терцев. Вспомнился Малеев – произнесенные сейчас слова были очень созвучны тому, как отзывался о противнике старший лейтенант. Сам собой возник следующий вопрос:

– А вы ожидали от немцев чего-то другого?

– Это вряд ли.

– И как следует поступать? Где же выход?

Ответ Терцева, пожалуй, удивил:

– А выхода в привычном понимании этого слова сейчас нет. Просто каждый должен доделать свое дело. Быть на своем месте до конца. Точнее, это и есть выход на данном этапе. Только так у нас появится шанс вернуться к себе самим в будущем…

Офицер глянул на Терцева, слегка улыбнулся устало:

– Закончим этот разговор, пожалуй. Давайте спать…

«Доделать свое дело», – мысленно прокручивал в голове капитан уже наедине с самим собой. Что ж – пора было осуществлять прорыв дальше. Вот только следовало хорошенько продумать, каким образом…

Дождавшись, когда в особняке установится полная тишина, Терцев бесшумно пробрался в комнату Ветлугина. Потряс сержанта за плечо:

– Подъем!

И приложил палец к губам.

Они задраили все люки и запустили двигатель. На шум отъезжающей машины так никто из дома и не вышел. Звеня траками по брусчатке мостовой, одинокая «тридцатьчетверка» покидала окраины польской столицы, двигаясь в северном направлении. На самом выезде при свете прожектора сидевший за рычагами Терцев чуть притормозил. Слева угадывались очертания немецкого бронетранспортера. На нем и был установлен светивший прожектор. Его луч мазнул по броне танка. Часовой равнодушно поглядел на трехцветную эмблему на башне и поднял перед ними шлагбаум.

Второй пост встретился уже на шоссе. В свете танковой фары показались фигуры полевых жандармов с автоматами на груди. Один из них сделал знак остановиться. Танковое орудие было заряжено осколочно-фугасным боеприпасом.

– Лево двадцать. Сторожевая будка, – проговорил в подсоединенное ТПУ Терцев.

– Вижу, – раздался ответ приникшего в башне к прицелу Ветлугина.

– С ходу.

– Понял.

– Огонь! – скомандовал капитан и дал полный газ.

Грохнул над головой пушечный выстрел. Взметнулись всполохи пламени. Полетели в ночное небо куски подорванного строения. Отпрыгнули в сторону фигурки на дороге. Сбив закрытый шлагбаум, «тридцатьчетверка» помчалась дальше. Позади поднялась отчаянная автоматная стрельба. Терцев гнал машину вперед, выжимая из нее все возможное и невозможное. Содрогаясь до последней заклепки, танк несся по шоссе. Вскоре, заметив в прыгающем свете фары темный отворот на лесную дорогу, капитан резко свернул с шоссе на него.

Терцев долго вел «тридцатьчетверку» глухими лесными просеками. Периодически останавливался, глушил двигатель, напряженно прислушивался. Тишина лесной пущи лишь изредка нарушалась пением птиц, беспечно гомонивших где-то в непролазных чащобах. Прошло часа два, как они свернули с накатанной проселочной дороги, уходившей дальше на север. За все это время им не встретилось ни деревни, ни даже захудалого хутора. Слава богу, не напоролись пока и на расположение немецких частей. Это было очень хорошо. Плохо было то, что, похоже, они заблудились. Бывшая в их распоряжении карта закончилась и стала бесполезной – они давно выехали за ее пределы. Капитан сверялся с компасом. Пока что удавалось выдерживать направление на восток. Но двигались они вслепую. В любой момент лес мог смениться полем, населенным пунктом или неприятельской заставой. По расчетам Терцева, где-то впереди должен был быть приток Вислы. Но сколько до него – десять, двадцать километров? Совершенно неизвестно. Впрочем, топлива в баках хватит еще верст на пятьдесят. Надо передохнуть и сориентироваться…

Они загнали танк на крохотную полянку, со всех сторон окруженную вплотную подступавшим лесом. Раненый Ветлугин попытался самостоятельно выбраться из башни. У него ничего не получилось – со стоном сержант рухнул из горловины люка обратно на командирское сиденье. Терцев поднялся на башню. Закурил, вставил папиросу в побелевшие губы механика-водителя. Тот благодарно кивнул, жадно затянулся и болезненно сморщился, зажимая ладонью простреленный бок. Повязка под расстегнутым мундиром снова вся пропиталась кровью. Ветлугин кое-как притулился на кресле, поглядел на свою ладонь. Она была сплошь в красных мазках.