Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Когда нам с Нэнси было семь или восемь лет — мы никогда точно не знали наш возраст — мы осиротели. Я плохо помню, что было до того, только то, что мы жили в глухой деревне, и Шарлотта, наша мать, была часто пьяна, постоянно разглагольствовала и кричала. Она всегда говорила нам, что ее брат, угрожая убить ее и ее возлюбленного, если она не вернется с ним в родительский дом, вынудил бросить нашего отца. А поскольку мать была к тому времени уже беременна, чтобы спасти отца, ей пришлось уйти вместе с братом.
Узнав о ее состоянии, он также бросил Шарлотту и оставил ее, отвергнутую семьей и сельскими жителями по причине ее аморального поведения, без единого пенни гнить в богом забытом месте. И в мире не оказалось ни единой души, которая могла бы помочь ей заботиться о ее двойном позоре, поскольку она родила не одного ребенка, а близнецов — Нэнси и меня.
В его голосе прозвучала заметная нотка горечи. Я приблизилась к нему и положила руку ему на плечо, давая понять, что это ничего для меня не значит, и стала дожидаться, когда он наконец продолжит.
— Иногда она продавала некоторые свои вещи или драгоценности, чтобы достать деньги. По крайней мере, мама не отдала нас в приют, хотя никто не стал бы ее осуждать за это, ведь она растила нас одна. Она говорила, что ее преследует рок и что она никогда не избавится от него. Мама утверждала, будто ее брат написал ей только однажды, сообщив, что отправляется за границу с армией, в Индию или Китай — теперь я точно не помню — но у меня в памяти навсегда отложилось, как она кричала в тот день, когда узнала об этом.
Что касается нашего отца, то мама рассказывала, что сначала повсюду искала его, пытаясь вернуть, несколько раз ездила в Челтенхэм, где они оба в свое время скрывались. Но так и не нашла его. Некоторые говорили, будто он мертв, другие — что он уехал за границу. В глубине души мама боялась, что его убил ее брат. Однако она всегда надеялась, что отец приедет и отыщет нас.
Со временем дела пошли немного лучше. Мама стала покупать еду вместо джина, достала хорошую одежду вместо тех грязных тряпок, которые мы носили, даже смеялась и играла с нами, рассказывая нам истории о своей молодости, о том как жила в большом доме с родителями и старшим братом, где у нее были няни и гувернантки.
Я помню один день, столь же ясный и светлый, как сегодняшний. Было прекрасное весеннее утро, и мама попросила одного бестолкового фермерского мальчишку, который все время крутился рядом и был очень в нее влюблен, покатать нас на телеге. Нас усадили среди пустых, грохочущих бидонов, обложенных несколькими редкими пучками сена, от постоянного шума и, как казалось, постоянной тряски мы почувствовали себя плохо. Нэнси стонала и вскрикивала, все время хватаясь за бортик, пока наконец не уснула. Наша мать сидела, покусывая губы и сжимая и разжимая руки, поскольку эта странная поездка затянулась. Много часов спустя мы с грохотом остановились в переулке около древней частично разрушенной кирпичной стены, однако то, ради чего мы приехали, оставалось сокрыто под высокими вечнозелеными растениями, густо растущими внутри.
За огромными двойными темно-серыми чугунными воротами перед нами открылась длинная дорога из гравия, ведущая через акры парковых насаждений, где на широкие чистые лужайки отбрасывали тень дубы и паслись маленькие стада овец. Потом я вспоминал, как мило они выглядели, словно маленькие белые облачка на колышущемся зеленом море. Вдалеке виднелся большой дом из красного кирпича и дуба со сложными кривыми дымоходами, возвышавшимися над бесчисленными черепичными крышами.
Наша мать, сидя в телеге, почти не шевелилась, и по ее щекам текли слезы до тех пор, пока волосы на ее плечах не спутались и не стали влажными. Она прошептала, что это дом ее детства, и обещала, что, если ее мать или отец случайно поедут мимо нас на своем экипаже, она ляжет на дороге перед ним, моля о прощении, и будет просить принять ее невинных детей… даже если они по-прежнему презирают ее. Думаю, что это была ее последняя надежда.
Нэнси спала весь день и ничего не помнит. Но я никогда не забуду, как держал мамину руку, чувствуя ее ужасное горе и утрату, не зная, что сделать или сказать, чтобы хоть немного облегчить положение. В конце концов она произнесла:
— По крайней мере теперь, Чарльз, ты знаешь, откуда происходит наш род. Ты должен всегда помнить это место.
Затем она приказала, чтобы терпеливый фермерский мальчик отвез нас обратно. Как ты понимаешь, никакая карета не приехала в тот день — хотя я никогда не узнаю почему. Если мама говорила правду и приехала так далеко, то почему она не слезла с телеги и не пошла по тому длинному извилистому пути, чтобы просто постучать в дверь? Но теперь слишком поздно задавать подобные вопросы. Для бедной Шарлотты даже тогда было слишком поздно.
Той ночью она сквозь слезы поцеловала нас, укладывая спать, напоив небольшим количеством молока, которое взяла у фермерского мальчика, и попросила за все прощения, сказав, что любит нас. На утро, когда мы проснулись, мы обнаружили, что наша мать мертва. Она повесилась, пока мы спали. Хотя ее лицо все еще было обрамлено прекрасными рыжими завитками — точно такими же, как у Нэнси — его черты ужасно исказились, на них застыла маска смерти.
Мамина безупречная бледная кожа сморщилась и посинела, глаза вывалились и налились кровью, язык раздулся. Ее юбки болтались мягкими рваными складками около лодыжек, на уровне моих потрясенных, заспанных глаз, и я не могу забыть, как увидел с такой ужасающей ясностью, насколько грязной, черной, избитой и мозолистой была кожа ее ног, и почувствовал запах мочи. И рядом, в той зловонной луже, где также лежал табурет, опрокинутый на бок, валялся обрывок бумаги, на котором она что-то написала. Но от влаги все написанное превратилось в одно расплывчатое пятно. Говорят, что нельзя было разобрать ни слова. Даже после смерти никто так и не услышал Шарлотту.
— Чарльз, я так сожалею о… это так грустно, так ужасно. Что я могу тебе сказать?
Он резко меня прервал.
— Это было так давно, хотя ни один ребенок никогда не должен когда-либо становиться свидетелем таких ужасных сцен. Теперь я просто рассказываю тебе, чтобы ты могла хотя бы попробовать меня понять, узнать, что и кто я. — Вытерев с бровей пот, он продолжил: — После всего кто-то вероятно, был столь добр, что взял нас к себе, но я не помню кто и куда. Я знаю, что пытался сбежать, чтобы найти фермеского мальчика, так как он мог сказать им, что наша мать была настоящая леди, показать им большой загородный дом ее семьи. Но я не знал, где искать его. Некоторые говорили, что он убежал, когда услышал о новостях, другие, что отправился в Лондон по делам фермы. Меня уговаривали перестать врать, собраться и забыть ее, так как считали, что мама, должно быть, сошла с ума, потому что в тех краях не было никаких землевладельцев по фамилии Эллисон и это являлось плодом ее воображения. Так что наша мать не только оставила нас, но и сделала посмешищем, забив голову своими беспорядочными мечтами и ложью.
Нэнси и я оказались в приюте, в ужасном месте, которое стало нашим домом на долгие годы. Там мы часто бывали более голодны, чем тогда, когда наша мать забывала о нас, и питались только водянистым молоком, напоминавшим помои, с остатками несвежего, заплесневелого хлеба и, если повезет, парой гнилых картофелин на ужин. Детей часто били, никогда не говорили добрых слов и не целовали на ночь…