его глаза закрыты повязкой. Стрелы любви слепы – по крайней мере, для разума; или, быть может, всегда попадают в цель именно благодаря его бессилию. Жертвы Купидона – молодая пара: невысокий блондин с детским лицом, камзол которого украшают перепончатые крылья дракона (символ семьи Сфорца) и светловолосая стройная девушка с солнечным узором на платье – Бьянка Мария Висконти. Молодые люди держат друг друга за руки; в их взгляде светится откровенное взаимное влечение – несомненно, отражающее действительное положение вещей и, одновременно, отказ (по крайней мере, в рамках искусства) от средневековой куртуазности.

Здесь мы должны признаться, что судьба союза Висконти-Сфорца нас нисколько не волнует; милый подарок художника Бембо гораздо важнее для нашего изложения, чем его покровители и заказчики. Но даже и его мастерство и редкая удача остаться навсегда в истории искусства в качестве автора одного из первых и наиболее ярких воплощений загадочной колоды карт, теряется по сравнению с величием и вневременностью запечатлённых на ней образов, какими бы случайными и незначительными они ни казались неискушённому взгляду. Ведь место Франческо и Бьянки могли бы занять Данте и Беатриче, Петрарка и Лаура, Тристан и Изольда, Ромео и Джульетта, наконец… Спустя много лет эта колода (и та традиция, которая лежит в её основе) получит вторую жизнь во Франции. Вновь заскачут разноцветные повозки триумфов, ведомые теперь уже более далёкими, условными и обезличенными героями – подобно тому, как чёртов шут, легкомысленная служанка и влюблённый мечтатель надели белые маски Арлекина, Коломбины и Пьеро, чтобы скрыть свой случайный человеческий облик за вечными личинами породивших их сил. В новой французской колоде (можете называть её марсельской или парижской, это сути не меняет) на интересующей нас карте появилась надпись l’Amoureux и римский номер VI. Безусловно, в этом был определённый смысл, но главное другое: вместо одной женщины на аркане «Влюблённые» во французской колоде изображены две.

После того, как пытливый ум современного учёного открыл, что прототипом карт, известных на протяжении долгого времени как «марсельское Таро», является колода, изготовленная в Париже минимум за полвека до марсельской, эта находка, именуемая «колодой Жана Нобле», приняла на себя тяжкую роль прототипа. Грубоватый, стилизованный под средневековую гравюру на дереве, рисунок. Купидон с завязанными глазами летит высоко в небе, лучи солнца упираются ему в спину. Его единственная стрела нацелена на стоящего внизу молодого человека, который пользуется вниманием двух женщин – одной слева от наблюдателя, чья голова увенчана лаврами (к ней обращён восторженный взгляд главного героя), и другой справа, что явно огорчена ходом событий и скорее удерживает своего избранника, чем пытается овладеть им; в её волосы вплетён венок из жёлтых (или, быть может, золотых) цветов. Нетрудно догадаться, что этот простой образ представляет собой выбор, ставший уделом мужчины от начала времён – выбор возлюбленной. Согласно Куру де Жебелену, образованному, но простодушному составителю энциклопедии «Первобытного мира», на Шестом Аркане представлен просто Брак, или «молодой человек и женщина, дающие обет друг другу»;[5] «человек, колеблющийся между пороком и добродетелью»,[6] как считал его консультант и гораздо более искушённый учитель граф де Меле (этого же мнения придерживался Элифас Леви); Распутье, как полагал Поль Кристиан; Испытание, по убеждению МакГрегора Матерса, Любовники, по мысли Артура Эдварда Уэйта, и Братья, как думал Алистер Кроули (тут при желании можно сделать весьма далеко идущие выводы, но всё же справедливость требует признать, что в подобном утверждении Кроули гораздо больше метафизики, чем тантрических откровений). Друг и ученик Станисласа де Гюайта, Освальд Вирт в начале своего комментария, так же, как и граф де Меле, повторяет историю инициации Геракла, когда учёный кентавр Хирон предложил последнему выбор между двумя женщинами, одна из которых символизирует Добродетель, а другая – Слабость («чтобы не сказать Порок»,[7] – добавляет Вирт). Католик Валентин Томберг, русский немец, анонимно написавший работу о Таро, каковая стала настольной книгой Папы Иоанна Павла II и заслужила панегирик кардинала Ганса Урса фон Бальтазара, утверждает, что Аркан L’Amoureux представляет собой выбор между женской ипостасью, символизирующей три добродетели (Кротость, Смирение и Целомудрие), и женщиной, знаменующей три смертных греха (Гордыня, Алчность и Сладострастие),[8] и что его практический смысл заключается именно в Целомудрии, то есть выборе аскезы как пути духовного совершенствования и отказе от искушений плоти. То же самое подчёркивает Вирт: «Для того, чтобы наша воля дала нам возможность сравняться с Гераклом – а такое стремление не является запретным – нам необходимо следовать без оглядки суровым путём добродетели, именно потому, что в этом случае наши желания не будут растрачены на поиски удовольствий и на малые радости жизни. Можно считать, что мудро уметь жить, находя вкус в радостях жизни и не рискуя ради геройства; однако такая мудрость – не мудрость Посвящённых, которые отождествляют жизнь с плодотворным действием, с полезным (геракловым) трудом».[9] Однако, следуя дальнейшим рассуждениям Томберга, мы видим, что речь, оказывается, идёт о единстве, о соединении двух упомянутых им триад, каковое может быть представлено двумя пересекающимися треугольниками – интересное совпадение с утверждением Вирта о том, что Шестой Аркан символизирует реализацию священной гексаграммы и сфиру Тифэрет.[10] Так в какой же степени «реализация» и «соединение», на котором настаивают эти два автора, может означать отказ от одного из принципов? В той степени, в какой он представляет собой осознанный волевой акт; другими словами, отказ как взаимодействие.[11] Не значит ли это, что «путь растворения» – треугольник, обращённый вершиной вниз, – своего рода попытка выйти сухим из воды, и она (в определённых обстоятельствах) эквивалентна попытке выйти влажным из огня, подобно одному древнему и почитаемому герметиками земноводному? И не означает ли это, что оба упомянутых автора, верно понимая характер коллизии, символизируемой триумфом Любви, отдают предпочтение лишь одному из путей, который – если оказаться на месте юноши на картинке – является путём правой руки? И что другой путь также потенциально имеет смысл «реализации»? Однако, это, пожалуй, чересчур простое рассуждение можно представить иначе, опустившись ещё на одну ступеньку ниже по лестнице, что ведёт во тьму святая святых. Если перестать видеть в нашем «аркане» лишь плоскость и попытаться сделать его объёмным, нам окажется по силу рассмотреть то, что скрывает под собой рубашка карты – обратную сторону представленных на ней символов (поскольку символы никогда не бывают односторонними). Итак, стоящая слева от героя земная девушка – это, всё же, не столько «порок» и «грех сладострастия», как пытаются нас убедить граф де Меле, Освальд Вирт и Валентин Томберг, сколько теллурический символ Mater Genitrix, символ порождения и чёрной плодородной земли, который Ю. Эвола называет «принципом Деметры» и противопоставляет