Сегодня он забирает Инну с дочкой. Забирает домой. И ничего, что идет дождь. Дождь в дорогу – к началу доброго пути. Никаких бабушек-дедушек. Это его дочь, и с первого же дня он должен быть рядом с ней. Он знает, что будет тяжело. Знает, что Инна еще неважно себя чувствует. Днем ей будет помогать теща, она специально для этого взяла отпуск, а ночью может вставать и он. Ничего, что спать придется мало. И что у него новая должность. Дети растут быстро. Что такое несколько месяцев? Когда он работал и учился, то тоже спал по четыре часа в сутки. И ничего, хватало. Он не допустит, чтобы его дочь начинала свою жизнь в доме бабушки. Он отец, и он должен быть рядом с ней. Всегда. Когда у ребенка дружная семья и заботливые родители, он будет счастлив. Его дочь обязательно будет радостной и уверенной в себе. Для нее жизнь станет чередой интересных событий и приятных открытий. Ее не будут грызть комплексы, беспокоить страхи и мучить чувство безысходности. Будь у Насти в детстве больше любви и заботы, у нее не было бы так искажено восприятие действительности. Если бы ее растил заботливый отец, в ней поселилось бы чувство защищенности, которое дает человеку внутреннюю уверенность. Она не имела такой защиты. Она была один на один со своим неверием, отрешенностью, страхом перед жизнью. Она так боялась ее, что предпочла уйти, теша себя иллюзией возродиться его дочерью. Он, конечно, суеверен, но не настолько, чтобы ожидать, что малышка подаст ему знак, подмигнув правым глазом.

Он знает, что сделает все, чтобы его Настя, когда вырастет, никогда не испытывала такого бессилия перед жизнью и такого отчаяния, как та непостижимая девушка, которая отвергла его любовь ради того, чтобы увидеть Париж и… умереть.

Утром, встав с кровати, она заметила этот след на старом паркете. Поначалу даже не обратила внимания: мало ли трещин в их комнате – на потолках, стенах, а теперь еще и на полу. Но трещина оказалась длинная. Комната, как расколовшаяся весной льдина, неровной зубчатой линией делилась пополам. Кровать сестры с комодом, буфетом и телевизором оказались по одну сторону, на другой – ее софа, бабушкино кресло и шкаф. «Прямо раздел имущества», – пошутила Вика. Вечером, откинув палас и проследив коварный путь трещины, Катя всерьез огорчилась.

– Дурная примета, – покачала она головой. – Не к добру это. Ой, не к добру!

– Естественно, не к добру. Дом рушится, – подхватила Вика. – Я в ЖЭКе еще год назад говорила: нас пора расселять. А они: дом крепкий, царской постройки, нас переживет. Ну, их – тех, кто в ЖЭКе, – может, и переживет. А вот нас с тобой вряд ли.

– Нужно вызывать… кого там… Вика, а кого в таком случае вызывают?

– Я сегодня в ЖЭК звонила.

– Звонить мало. Нужно общественность поднимать. А что соседи?

– Так и у Таисии Михайловны комната пополам.

Пожилая соседка Таисия Михайловна жила напротив. В этой коммунальной квартире все, кроме них, были пожилыми: антиквар Илья Иванович; старая дева, пятидесятилетняя библиотекарша Руфина и ее слепая мать Софья Абрамовна. Сестрам комната досталась от бабушки, матери отца, бросившего их еще в младенчестве. Бабушка Варвара Степановна с ними отношения тоже не поддерживала, но комнату завещала. После ее смерти адвокатская контора разыскала их, и сестры вступили в наследство. Пришлось оно, надо сказать, очень кстати. Катя снимала комнату в пригороде. Вика только окончила институт. Из общежития пришлось выселиться, с работой пока не складывалось. Что оставалось? Или соглашаться на то, что подвернется, или к матушке в село коз пасти. А тут раз – и жилье! Да не где-нибудь, а почти в самом центре. Да не почти, а в центре, в том, что называют «тихий центр»: узкие улицы, старинные дома, памятники архитектуры. Девчонки поверить не могли такой удаче. Шутка ли – собственная комната! Двадцать метров жилья в столице! При нынешних ценах продать – так на полквартиры выйдет. Но продавать сестры не спешили. Комната большая, светлая; соседи тихие, интеллигентные; кухня просторная. Чего еще? Живи и радуйся!

Вика вскоре нашла хорошую работу. В солидной фирме. Зарплата приличная, медицинская страховка, премии там всякие, бонусы-поощрения. Да и работа не пыльная. Фирма иностранная; их американский биг босс, наверное, считает, что это ужас какая сложная работа! Они ему так думать не мешают: работают усердно, медленно, не уставая и не ускоряясь. Поэтому у нее на службе все идет ровно и спокойно. Это наши бизнесмены из персонала веревки вьют: все им мало-мало-мало, выполнять и перевыполнять заставляют. Совковая закалка! А их Дэвид каждую пятницу сотрудникам мини-фуршет заказывает: пицца, кофе, пиво безалкогольное. Все, разумеется, за счет компании. Два часа все пьют, едят и общаются. Очень сплачивает коллектив. Так что работают они четыре дня в неделю, а пятницу уже и за рабочий день никто не считает. Мечта, а не работа! А вот у Кати на фирме сплошные катаклизмы. То понижают зарплату, то задерживают, то за опоздание выговор, то из отпуска отзывают. Просто наказание! Но Катя ее не бросает: подружки, коллектив хороший, да и жалко уже оставить, словно свое, родное. Хотя, конечно, родное это только для их директора, он же владелец.

В бабкиной комнате сестры прижились быстро. Словно это и был их дом. И бабушкины вещи им нравились. Мебель, картины в потускневших рамах – натюрморт и портрет бородатого старика, бронзовый подсвечник на семь свечей. Они даже одежду бабушкину не всю выбросили. Перебрали, что получше, да снова в шкаф повесили. В комнате не было того старушечьего запаха лекарств и болезни, который обычно витает в подобных жилищах. Да и с чего? Бабка не болела, по свидетельству соседей, преставилась в одночасье. А в комнате всегда чистоту поддерживала.

– А откуда она знала, что помрет? – спрашивала у Руфины Катя.

– Так она не знала.

– А почему тогда завещание сделала?

– Так она давно его написала. Еще как ее сынок, папа ваш, помер. Тогда же вызвала нотариуса и завещание переписала. То было на него, новое – на вас.

– А мы вообще ничего о ней не знали. Родители давно развелись.

– А она про вас знала. Где живете, сколько лет… Даже дни рождения помнила. Бывало, говорит: «Вот сегодня младшенькой десять лет исполняется».

– А нас она никогда не поздравляла.

– Может, ваша мама просто вам не говорила?

Гадать, почему бабка хотя бы в старости не захотела повидать родных внучек, было бессмысленно. Ну, не хотела и не хотела. Спасибо, что комнату оставила. Поэтому они ее могилку не бросали, ухаживали, весной сажали анютины глазки, осенью убирали опавшие листья. Пусть бабушка не любила их мать, но им-то жилье завещала…

Катя сходила в ЖЭК, на трещину пожаловалась, даже письмо районному депутату отправила, только ничего не изменилось. Трещина день ото дня все шире становилась. Сначала в нее и щепку нельзя было просунуть, а через месяц уже ладонь ребром проходила. Катя боялась ужасно.

– Вот, Вика, попомни мое слово: придем мы с работы в один прекрасный день, а на месте дома – руины. Что тогда делать будем?