– Так просто! – воскликнул Джеймс, пребывавший в невероятном возбуждении – Роуз еще ни разу не видела его таким. – Всего лишь уговорить!

– Да, молодой человек, всего лишь! И учтите, что этот старый пень упрям, очень упрям! – Фонсека засмеялся и тут же оборвал смех. – Если тот убийца, что охотится за картой, узнает о Серхио…

– Он не узнает, – пообещал Джеймс. – Никто не скажет ему. В горах скрыться тяжело, а я знаю Серра-да-Эштрела.

– Откуда?

– Я балуюсь картографией. Этой весной составлял тамошние карты.

– Тогда вы его найдете.

«Дорога бывает разной – скучной, насыщенной, удивительной. Никогда нельзя предугадать, чем обернется очередное путешествие. И если не захватил с собой умение радоваться мелочам, новым местам или же встречам, то вполне можешь и заскучать. Но люди, не ждущие чуда, не сталкиваются с ним – или, когда оно касается их, отмахиваются, шагая мимо. А те, у кого огненные сердца, знают: в каждом путешествии, даже самом необычном, есть моменты, ради которых все и происходит. Моменты, которые сохранятся в памяти, когда остальное забудется. Через много лет ты не вспомнишь, из какого котелка ел, что носили твои спутники и в какой день поездки от каравана отстал верблюд. Но вспомнишь, как впервые увидал светлячков в ночном саду, как вошел под своды древнего храма, считая шаги, и как не спал всю ночь, глядя на звездное небо. Кто-то запомнит ветку дерева, кто-то – рукопожатие друга, которого давно нет в живых. Это останется с нами, и потом мы скажем: «Вот, я по-настоящему жил. У меня было все».

Когда вышли от Фонсеки, время уже приближалось к обеду, солнце спустилось ниже и золотило кроны деревьев; воздух стоял неподвижный, словно в закрытой печи. Вдоль улицы сидели местные жители, каждый второй – с кальяном; гибкие трубки тянулись к почерневшим от табака губам, полупрозрачные облачка дыма вились над склоненными головами. Роуз шла под руку с Джеймсом мимо этих людей, чья жизнь сводится к добыче табака и неподвижному сидению под белой стеной, и радовалась, что она не с ними.

Она могла бы жить так. Конечно, не с кальяном, не здесь и не в полной праздности. Но годами она могла бы вышивать, читать старые книги, бродить по саду, подрезать цветы. Могла бы принимать соседей, которые громко смеются и отпускают неудачные шутки. Могла бы следить, как сменяются времена года, сидеть у окна, сложив руки на коленях. Она знала такой образ жизни и не осуждала его; каждый выбирает то, что ему по душе. Однако у этих мужчин, куривших табак, имелся небольшой выбор: они могли продолжать курить, а могли встать и отправиться на поиски своей удачи – крохотный шаг, одно первое движение. Для многих женщин в Англии, женщин состоятельных, но запертых в оковы брака или приличий, подобный шаг отсутствовал вовсе. Только чтение, капли дождя на стекле, тепло у ног, когда рядом примостится собака. Многие находят свое счастье в этих простых радостях. Роуз не могла.

– Вы погрустнели, – сказал Джеймс.

– Так и есть. – Она шагала рядом с ним, закинув зонтик на плечо, и солнечные лучи, пробившиеся сквозь кружево, щекотали кожу. – Мне нравится, что я здесь, но я иногда думаю – ведь этого могло не быть.

– Если бы вы остались замужем.

Роуз уже не впервые удивляла проницательность Джеймса; впрочем, неизвестно, что именно Эмма ему написала.

– Да, так. – Легко говорить об этом на живописной улице, среди экзотического города, когда знаешь, что все уже позади. – Я перелетная птица, как и вы, всегда такой была. Это семейное. И когда я вышла замуж, то все надежды когда-нибудь жить так, как хочу, разбились.

– Вы любили его? – спросил Джеймс.

– По-своему – да.

– Но не вы его выбирали.

Роуз покачала головой, ощущая тепло и твердость руки Джеймса сквозь перчатку, тонкую, как паутина.

– Он выбрал меня, а его выбрала бабушка. Вы тогда уже уехали, но, конечно, знали, что происходило. Долги, и мы все в них погрязли. Вас это коснулось меньше, но моя мать… – Роуз вздохнула. – Холидэй-Корт – огромное поместье, Дайсон-Хаус, где жила моя семья, – тоже довольно большой дом. Плюс особняк в Лондоне… Остатки состояния стремительно убывали, и мы знали, что вы не возвратитесь. Вы ясно дали нам понять. И тогда я сказала, что готова. Мне было девятнадцать, я уже выезжала в свет, имела поклонников. Бабушка сказала, что все устроит. Меня представили Эндрю Фостеру, лорду Шелдону, вдовцу, и я приглянулась ему. Мы сыграли свадьбу. Моя мать… через некоторое время ее не стало в нашей жизни, а лорд Шелдон оплатил долги нашего рода и устроил мою судьбу. Лишь после замужества я узнала, что мой муж неизлечимо болен. Он был старше меня на тридцать лет и перед смертью сделал доброе дело – дал мне свою фамилию, спас нашу семью. Но когда я выходила замуж, то не знала этого. Никто не знал, даже Эмма.

Джеймс внезапно зарычал, как тигр, схватил не успевшую удивиться Роуз за руку и втащил в узкий переулок. Тут никого не было, солнце освещало балконы в вышине, полоскалось на веревке сохнущее белье. Развернув кузину к себе, Джеймс взял ее за плечи и рявкнул в лицо:

– Вы вышли замуж из-за меня?!

Роуз только ошарашенно моргала.

– Кузен… Что вы имеете в виду?

– Вы сказали, я не собирался возвращаться, а у семьи были долги. И тогда вы положили себя на алтарь – вернее, это Эмма положила вас, словно Авраам Исаака! Вы что же, думали, я какой-то чертов идол?! Почему вы не настояли, чтобы я вернулся?!

Роуз не понимала причин его ярости – и тем более не понимала, отчего эта ярость вспыхнула теперь, спустя шесть лет.

– Джеймс, – проговорила она осторожно, – но вы все знали. Бабушка отсылала вам отчеты управляющего, а вы ответили, что не видите в том большой беды. И к тому же это был мой долг, и я не жалею, что его исполнила. Семью нужно защищать. Почему вы злитесь?

Джеймс обмяк, отпустил ее плечи, отошел и с силой стукнул кулаком по беленой стене.

– Как же можно было не видеть дальше своего носа! – пробормотал он и снова стукнул. Посыпалась побелка. – Быть таким недальновидным, таким… эгоистичным!

Роуз осторожно коснулась его плеча.

– Джеймс…

Он глянул на нее дикими глазами, моргнул, и ярость исчезла, спряталась.

– Извините меня. Извините. Я только сейчас в полной мере осознал, что произошло тогда. Вы сможете когда-нибудь меня простить?

– Я никогда не обвиняла вас, – мягко объяснила Роуз. – Ни я, ни бабушка. Почему мы стали бы делать так? У вас имелась свобода выбора, и вы решили не иметь отношения к Англии, к людям, живущим там. Зная историю ваших родителей, я понимаю, почему так случилось.

– Вы не понимаете. – Он покачал головой. – Они были такими же, как… как я. Вернее, я оказался таким же. Отцу не было дела до того, что творится в Холидэй-Корте, и я пошел по его стопам, хотя клялся себе, что никогда не стану на него похожим.