Мы смотрели, не отрываясь. Смотрели и плакали, пока гранитная толща перед нами не затрепетала, словно с той стороны дул ветер.

– Кажется, Мать примет нас, но живых здесь не любят, нас сразу захотят убить, – быстро прошептал некромант. – Теперь слушай, эгемон. Возможно, это мой самый важный урок. Последний раз я просил ее милостей, когда дуке Закайя понадобилась новая рука, и надеялся, что никогда сюда не вернусь.

– Я помню, ты потребовал тогда двух немых, глухих и слепых, деву и юношу, – встрепенулся дядя Лев. – Мы привезли тебе всех калек, кого сумели найти на побережье. Но ты не принес их в жертву, ты вернул их обратно…

Глухая стена вздрагивала, точно бок раненого оленя. Откуда-то сверху сыпались мелкие камни, затем послышался вой. Мы с дядей невольно схватились за мечи, хотя чем смертный мог напугать обитателей изнанки мира?

– Да, нас было трое, – торопливо продолжал некромант. – Мы справились с купеческой ролью, хотя заплатили больше, чем получили. Впрочем, так кажется любому купцу, пока у него в кошеле остается что-то, кроме собственной жизни. Мы ушли втроем, и вернулись втроем, таково было ее условие…

– Кого ее? – растерянно переспросил книжник. Подняв залитое слезами лицо, он жадно впитывал отражение громадной руны. Медленно, но неотвратимо руна поглотила прочие письмена, она разрасталась и превращалась в причину жизни. Невозможно описать грубыми словами то, что заставляло нас плакать, как невозможно вспомнить первый выход в мир.

– Условие Матери, но не вздумай произносить любые имена в ее владениях, – прошипел некромант. – Дослушайте, это важно. Тринадцать лет назад мы ушли втроем, и втроем вернулись, но лишь один я остался собой. Вернувшись, я отпустил калек, и не преследовал их, как и обещал…

У евнуха высохли слезы. Исайя был разумнейшим из ученых, он первый угадал ужас, который поджидал нас.

– Теперь ты догадываешься, почему я искал слепых и немых калек? Вы помните семь лет назад несчастье в Алустоне, когда ураган разметал посевы и стада, и обрек на голод тысячи крестьян? Кстати, глухонемой мальчик ко всему еще хромал, и хромал необычно, его правое бедро было вывернуто. Все забыли про калеку, но я помнил и ждал, когда придет беда. Новая рука дуки Закайя действовала превосходно, и потому я молчал, я был скован клятвой. Беда пришла спустя семь лет. Мне донесли, что в горах за южным Алустоном объявился продавец северных ветров, слепой и глухой юноша, который видит и слышит лучше зрячего. Болтали, что он многим помог, но помощь его обернулась язвой и голодом, наконец, ураган снес несколько деревень. Я посоветовал стратигу Закайе обратиться к белым магам. Продавца ветров выследили по вывернутому бедру. Болтали потом, что в теле колдуна не нашли сердца. Вот кем стал невинный ребенок, возвращенный мной в наш Верхний мир. А девочка… Кир Лев, ты помнишь года четыре назад, сколько кораблей вдруг стало налетать на рифы у Змеиных скал? В тихую ясную погоду. Потом мне стало известно, что разбойники зарезали молодую жену смотрителя одного из маяков. Злодеев хотели арестовать, но они сопротивлялись, и погибли в бою с солдатами. Болтали, что жена смотрителя обладала удивительной красотой, и пела по ночам, устроившись на верхушке маяка. Обычная женщина никогда бы не полезла наверх, но эта якобы была слепа и глуха от рождения. Квестор, разбиравший дело, удивлялся, что разбойники напали на убогого смотрителя, но еще больше удивлялся, зачем злодеям потребовалось убивать его бедную жену.

– Да, да, я помню. Едва ее убили, как кошмары моряков прекратились, так же внезапно и непонятно, – скрипнул зубами друнгарий. – О, боги! Так ты знал причину, но не мог сказать.

– Я даже не мог их прикончить своими руками.

Руна превратилась в щель. Нас все сильнее толкало вперед, ветер набирал силу урагана. Верхний мир, теплый и ласковый, готовился окончательно выплюнуть нас в холод и смрад.

– Перед тем, как мы туда проникнем, каждый из нас должен поклясться, что убьет другого, когда придет час, – потребовал Дрэкул. – Вы представляете, какие беды могли натворить те дети, будь у них здоровый слух и зрение? У нас есть глаза и уши, поэтому жалости быть не должно.

Мы поклялись. И Мать Нерожденных приняла нас в свое заиндевевшее лоно.

Шов отыскался так неожиданно, что Женька едва не грохнулась, запутавшись в собственных ногах. Цесарио молниеносно перехватил ее плечо горячей пастью, не дал упасть, прикусил больно, но не до крови.

Больше всего граница морока походила на прозрачный студень, в котором сделали разрез, а потом плотно приставили отрезанные части друг к дружке. Шов можно было наблюдать в течение секунды, не больше, затем он прятался. Даже если Женька стояла как вкопанная, все равно прятался.

– Вы его видите, да? – восторженным шепотом осведомилась Привратник. – Умоляю, не теряйте его, покажите Цесарио.

– Она видит… о боги, это истинная Вожатая, она видит, – вполголоса ликовала Ольга. – Дайте же понюхать караульному. Он запомнит, он распустит нить.

– Когда-то… до того, как здешние селяне приняли крест, это называлось «блуждать в трех соснах», – хмыкнул Оракул. – Славянской землей тогда правил Велес, большой проказник по части отвода глаз.

– Цесарио… – Привратник тяжело прислонилась к дереву, осторожно вытянула больную ногу, – Цесарио, открой нам. Будь осторожен.

Они сгрудились за штабелем дров. До цели оставалось метров двадцать, хотя собственному зрению Женечка уже не слишком верила. В доме не светилось ни одно окно. Женечка обрадовалась. Ей вдруг показалось, что это правильный такой знак, что может быть, раз там никого, то и проблемы нет, вполне реально вернуться в город, переждать где-то в тепле. Я просто жалкая трусиха, призналась она себе. Я боюсь Наташу, боюсь ее угроз, она ведь способна еще больше навредить папе. Вестнику-то что, ей лишь бы забрать никому не нужную деревяшку, чернильницу, которую сто лет никто не видел. А Наташа такая… злопамятная.

– Не бойтесь, вы гораздо сильнее ее, и она это знает, – молча прошептал Оракул. – Если я не ошибся, ваша мачеха кое-что умеет, но границу ставила не она.

Легко сказать – дай понюхать то, что сам-то с трудом различаешь. Женечке пришлось обнять умного кота за голову, и буквально ткнуть мордой в изворотливую пустоту. С третьего раза получилось, да еще как получилось! Цесарио воспрял, глухо рыкнул, и вдруг впервые пошел по прямой. Он сделал всего несколько коротких шажков по направлению к дому. Могучее серое туловище изогнулось, сплющилось, точно в комнате смеха, обернулось плоской лентой. Но Женечка уже догадалась, что безбожно врут человеческие органы чувств, а с Цесарио как раз все в порядке.

– Он рвет шов, разматывает нить, чтобы могли протиснуться люди, – деловито пояснил Оракул.

Цесарио шел и менялся. На ходу он превратился в человека, но вовсе не так, как киношный вервольф. Никакая сила не выламывала его суставы, не заставляла хрипеть, пускать пену и кататься по земле. Серый великан бесшумно обогнул башенку колодца, приподнялся на задние лапы, сгорбился, словно вобрал в горб свои лишние размеры, и… моментально оброс одеждой.