Удивительно, но, заполучив в спину полдюжины пуль, Астат был еще жив и даже находился в сознании. По крайней мере, когда я осторожно высунулся из-за пирамиды, он глядел на меня из коридора тускнеющим и помутившимся от боли, но достаточно осмысленным взором. На шевелящихся губах Астата пузырилась кровавая пена. Он хотел что-то сказать, однако единственными вылетающими из его горла звуками были лишь сдавленные хрипы. Находящийся при смерти оперативник, не отрываясь, смотрел мне в глаза и безуспешно пытался донести до меня какую-то мысль. Так, будто он решил в моем лице распрощаться со всем миром, который ему довелось покидать не в самое удачное время и не в самом лучшем месте.

Это был не первый и, вероятно, не последний соратник, служивший под моим командованием и погибший у меня на глазах. За всю мою ведомственную карьеру мне довелось потерять до Астата шестнадцать кадровых и восемь внештатных сотрудников. Чью-то гибель я не видел, чьей-то, как сегодня, стал свидетелем, а кто-то и вовсе был отправлен мной на верную смерть, зная, либо, напротив, не догадываясь, что ему уготовано. Я помнил всех этих людей, но не потому, что сокрушался насчет их кончины, а всего лишь по причине моей хорошей памяти. Переживал ли я впоследствии по поводу постигшей их участи? Скажем так: не настолько, чтобы их лица преследовали меня во сне и лишали душевного равновесия при воспоминании о них. И это опять-таки являлось заслугой моей профессиональной памяти, ограждающей меня от напрасных мыслей о том, чего уже никогда не вернуть и не исправить.

Были среди «моих» двадцати четырех покойников такие, потеря которых вызывала во мне чувство горькой досады. Но попадались и те, кто, даже погибнув у меня на глазах, заставлял сожалеть о нем не больше, чем шахматист сожалеет о взятой противником пешке. Смерть Астата являла собой нечто среднее: он был хорошим оперативником, но незаменимым я бы его не назвал. Вот почему, глядя на его агонию, я досадовал не столько о его гибели, сколько о том, что теперь наша с Вектором задача еще больше усложнилась. А погибающий Астат… Что ж, пусть отправляется с миром в нашу шпионскую Валгаллу, где бы она ни находилась. И пусть не держит на меня обиду за то, что я не оказал ему профессиональную вежливость: не пустил умирающему в муках соратнику пулю в лоб, дабы избавить его от страданий.

Об этом он меня сейчас и просил. Или, вернее, умолял – слишком много усердия он для этого прилагал. Мне стоило лишь навести на него «Страйк», прицелиться и нажать на спусковой сенсор. Вопрос двух секунд и одной пули. Однако у меня имелся выбор: исполнить последнюю волю Астата или же воспользоваться его агонией для того, чтобы ввести противника в заблуждение. И попробовать отыграть утраченную нами инициативу.

Было заметно, какую сильную боль испытывает умирающий. При взгляде на его мучения меня самого всего передергивало, а рука так и порывалась вскинуть оружие и спустить курок. И все же я не поддался благородному порыву, поскольку был обязан использовать любые методы, чтобы довести операцию до победного конца. Вплоть до того, чтобы даже усилить муки Астата, если от подобной садистской тактики будет прок.

Я способен и не на такие гнусности, ведь иначе меня не привлекли бы на службу в одно из самых «грязных» подразделений Ведомства – отдел «Гермес». Отдел, в сотрудниках которого нет ни толики того благородного шарма, какой присущ героям из классической военной разведки и контрразведки. Вот почему о таких, как я, не снимают кино и не пишут книг – ибо от многих наших «подвигов» у любого нормального человека волосы встанут дыбом и начнется несварение желудка. Вот почему официально нас не существует, ибо никакое уважающее себя государство не признает, что у него на службе состоят такие отщепенцы, как мы. И услугами которых оно тем не менее частенько не брезгует пользоваться…

Астат пускал кровавые пузыри, судорожно скреб ногтями пол и смотрел на меня угасающим взором, а я лишь молча мотал ему в ответ головой: дескать, извини – ничем не могу помочь. Или, вернее, могу, но не хочу. По одной лишь причине: редкий сталкер, будь он хоть прожженным наемником, хоть отмороженным сектантом, стал бы безучастно наблюдать за корчащимся в агонии товарищем. И если бы не рискнул вытащить его из-под огня, то хотя бы пристрелил, дабы тот не мучился. Поэтому наш враг должен считать, что раз заскочивший в казарму праведник не попытался облегчить участь единоверца, значит, он также либо мертв, либо тяжело ранен.

Помимо хрипа Астата, грохота осыпающейся облицовки и доносящихся с первого этажа выстрелов я слышал, как под потолком коридора посвистывают сервомоторы пулеметной турели. Видеоглаз адской машины пытался высмотреть меня через казарменную дверь и крупные дыры в стене. Второе было не менее сложно, чем первое. Пули, что пробивали ее и врезались в стеклянные стеллажи, покрыли их густой сетью трещин. Поэтому они полностью утратили прозрачность, обеспечив мне дополнительную маскировку.

Из груди Астата вырвался последний слабый хрип, глаза его застила мертвенная пелена, после чего он обмяк, затих и больше не пошевелился. Отмучился, одним словом. И довольно быстро, что было хорошо для него, но не слишком желательно для меня. Чем дольше бы он агонизировал, взывая ко мне о милосердии, тем сильнее убеждались бы наши противники, что я также нарвался на пули и не окажу им сопротивления.

Ну да ладно, что случилось, то случилось. Будем исходить из сложившихся обстоятельств, насколько бы они ни были далеки от желаемых. Мои прогнозы подтверждались, и это главное. А в нашей работе, наполовину основанной на тактических импровизациях, точность оперативного прогноза – немаловажный фактор.

Астат умер, но я по-прежнему сидел в своем укрытии, стараясь не шевелиться и даже не дышать. Я мог себе это позволить, а вот защитники ЦУПа – нет. Они успешно отбили штурм, и сейчас, когда, по их расчетам, в «Ласточке» остался всего один враг, хозяевам надо было объединить силы, чтобы поскорее его добить. И им следовало поспешить, поскольку враг этот был самым проворным и удачливым из всех. Он уже прожег вход в апартаменты Барклая и, если еще туда не ворвался, то в любой момент мог это сделать.

Я чуял, что, прежде чем охранники пульта ринутся на первый этаж, они устроят мне финальную проверку: деактивируют турель и посмотрят, что произойдет. Ведь, возможно, я все-таки выжил и жду, когда отключится пулемет, чтобы тоже слинять отсюда вниз. Или попытаться продолжить штурм ЦУПа в одиночку, если я еще не утратил тяги к геройству.

Пулеметные сервомоторы вновь засвистели, затем в них что-то несколько раз щелкнуло – видимо, обесточенные реле, – и больше из коридора не донеслось ни звука. Догадка подтвердилась: адская машина отключена. Но я, разумеется, не поддался на провокацию – как сидел за пирамидой, так и продолжал сидеть, навострив уши и ожидая, когда раздастся другой звук. Тот, который и должен был стать моим сигналом к атаке.

Ждать пришлось недолго. Не прошло и полминуты, как гул отодвигающейся стальной перегородки известил меня о том, что охрана пульта идет на подмогу боссу. Возможно, ему уже доложили о том, что два из трех захватчиков уничтожены, и сейчас Барклай подавно не бросится бежать из «Ласточки» по наверняка имеющемуся подземному ходу. Ошеломленные нашим нахрапом, хозяева вновь воспрянули духом, и это был хороший момент, чтобы нанести им коварный и сокрушительный удар под дых.