паре нью-йоркских газет, включая «New York World», и потому-то и был привлечен Маргаритой Царфати и Арналдо Муссолини к сотрудничеству. Ну кто же лучше Барзини-младшего мог знать, как правильно подойти к американской публике?

Работа в таком проекте оказалась мощным карьерным толчком.

Так что когда в 1931 году Луиджи Барзини-младший первый раз в жизни приехал в Германию, то прибыл туда в качестве корреспондента сразу нескольких газет. Он был молод, весел, талантлив, с карманами, полными денег, и сердцем, полным надежд.

Берлин его поразил.

Курфюрстендамм, берлинский бульвар, задуманный как эквивалент Елисейских Полей в Париже, был полон ожившими персонажами книг де Сада[80] и Захер-Мазоха[81].

Там дефилировали мужчины, переодетые женщинами, женщины, переодетые мужчинами, женщины, одетые маленькими девочками, и женщины, одетые в обтягивающие кожаные костюмы, в высоких сапогах и с хлыстами всевозможных фасонов.

Барзини увидел безногих ветеранов на каталках, отталкивавшихся от тротуара кулаками, и слепых ветеранов, грудь которых украшали Железные кресты, полученные за подвиги в Великой войне, и грязных и заросших бородами ветеранов, кутавшихся в лохмотья своих военных мундиров, — и все они просили милостыню.

Вперемешку с ними в толпе толкались сутенеры, предлагающие все, что угодно: маленьких мальчиков, маленьких девочек, крепких молодых людей любой сексуальной ориентации, нежных барышень, готовых на что угодно и, как подозревал Барзини, даже на животных, лишь бы только это маленькое увлечение кого-нибудь из «потребителей» подкреплялось бы еще и кредитоспособностью.

Ему даже рассказали о рекорде — экстатическую часть акта любви следовало свершить в шею гусака, которому за мгновение до этого снесли голову[82]. Предположительно этот тонкий изыск соединял сразу и садизм, и некрофилию, и скотоложство, и содомию в одно целое — и нигде до такого не додумались.

Ну, кроме Берлина…

Луиджи Барзини почти не знал немецкого, в Германии был в первый раз в жизни и гадал — откуда это все взялось и какая Германия все это породила?

Понятно, что под безупречной правильностью военных парадов в Берлине при Бисмарке — как и под небрежной элегантностью аристократических балов в Лондоне при королеве Виктории — таилось немало грязи, и время от времени и там, и там случались скандалы, и какой-нибудь более или менее известный человек оказывался изгнан из общества и уезжал в добровольное изгнание, чтобы поселиться где-нибудь.

Это «где-нибудь» могло оказаться виллой в Ницце или на Капри — во Франции и в Италии на такие вещи все-таки смотрели снисходительнее. Однако и Англия, и Германия, и Франция, и Италия оставались обычными европейскими странами, с определенной нормой в отношении и к нравственности, и даже к внешним приличиям.

Сейчас, в Берлине, это было не так….

И стоило отъехать от центра города куда-нибудь ближе к окраинам, как впечатление ненормальности еще и усиливалось. Барзини видел людей, одетых во что-то вроде военной формы, с повязками на рукавах. Они нередко шли маршем, построившись в колонны, и над ними реяли разные флаги. Иногда — флаги кайзеровской Германии, иногда — национал-социалистической партии, а иногда — красные знамена, украшенные серпом и молотом.

У подножия бронзовых монументов, воздвигнутых в честь германских героев, неизвестных итальянскому журналисту, собирались митинги, и ораторы произносили там речи, которые он не понимал.

Однажды Барзини увидел на улице грузовик, остановившийся возле приемной частного врача. Он даже помог одному из бойцов дохромать до входа. Похоже, что ничего страшного не случилось — подопечный Барзини жестами объяснил ему, что просто подвернул ногу. Другим повезло меньше — с грузовика снимали носилки с наспех перевязанными ранеными. А на расстоянии, где-то вдалеке, слышались крики и выстрелы.

Луиджи Барзини даже показалось, что он различил пулеметную очередь.

III

В следующий раз он попал в Берлин в 1934 году. Кур-фюрстендамм было не узнать — садовники его преобразили. Тротуары были только что не вылизаны, повсюду царила безупречная чистота, полицейские, важные и снисходительные к человеческим несовершенствам, следили за порядком. Изменилась и толпа — теперь она состояла из военных в превосходно отглаженной форме, деловых людёй и государственных чиновников — их было трудно отличить друг от друга, так как и те и другие одевались хорошо и консервативно и не расставались с портфелями, явно полными важных документов.

А еще в толпе попадались немолодые важные господа, часто с бритыми головами, украшенные мощными загривками, насаженными на широкие плечи. Были тут и нарядные женщины, спешившие за покупками, и элегантно одетые молодые дамы, глядя на которых Луиджи Бар-зини никак не мог решить, кто же они. Актрисы, аристократки, куртизанки высокого полета?

Во всяком случае, все они выглядели одинаково неприступно, но у Луиджи Барзини не было времени исследовать этот вопрос поближе.

Он торопился — у него была важная встреча, на которую нельзя было опаздывать.

В этот день новый рейхсканцлер Германии, Адольф Гитлер, принимал избранную группу иностранных журналистов в здании Кроль Оперы — здесь после пожара здания Рейхстага проходили парламентские сессии.

Встречу устроили в фойе, журналистов было всего четыре или пять человек — пригласили только избранных, так что главу правительства можно было рассмотреть с близкого расстояния.

Впечатление он производил странное.

Больше всего Барзини поразили его усы. В отличие от портретов, у них обнаружилось как бы третье измерение — они торчали над губой фюрера и выдавались вперед так, что достигали уровня кончика его носа.

Луиджи Барзини решил, что больше всего новый лидер Германии похож на клоуна из какого-нибудь дешевого бурлеска. Особенно помогала этому впечатлению косая челка, зачесанная явно под Наполеона, — контраст между такой челкой и совершенно ординарным лицом под ней производил комическое впечатление.

К 1934 году Барзини уже многое повидал и очень многое видел очень близко, образ мыслей его стал очень далеким от «должной восторженности хорошего фашиста» — и он решил, что Гитлер выглядит даже смешнее, чем Муссолини.

Положительно человек, стоящий перед ним, Бисмарка не напоминал.

Он был одет в форму СА с повязкой на рукаве и в плохо сидящие на нем бриджи, а сапоги — как показалось Барзини — были Гитлеру явно велики. Наверное, он скоро исчезнет — его идеи были слишком примитивны, его подход к решению проблем Германии был патентованно абсурден, а его шансы на успех в преобразовании Германии были примерно такие же, какие были у Муссолини в его борьбе за построение Новой Римской империи.

И тут Гитлер повернулся к Барзини, тряхнул его руку — и разразился речью, обращенной прямо к нему. Очень может быть, что он выражал уважение к дуче, или благодарил его за помощь, оказанную