Белый конь несся как огромная белая птица, что летит надсамой землей. Роскошная грива и длинный хвост трепетали по ветру. Всадник всверкающих доспехах казался Лесе огромной льдиной, такой же холодный,молчаливый, загадочный. Его синие, как лед, глаза холодно смотрели тольковперед, неотрывно держа далекую линию виднокрая.

На небе ни облачка, солнце плавит небосвод, звери и птицызабились в норы и гнезда. Выйдут, когда спадет полуденная жара. Дажебеззаботные кузнечики притихли. Копыта гремят как гром, комья сухой земливыбрасывает с такой силой, что однажды сшибло пролетевшую слишком близко мелкуюптаху.

Степь рассекали узкие клинья леса, но, когда, соблазнившисьпрохладой, направляли в ту сторону коней, лесные великаны охотно придвигались,поворачивались… а за ними снова та же выжженная степь, палящее солнце, откоторого не укрыться. Пыль хрустела на зубах, серыми комьями вылетала с кашлем.Наконец горло забило так, что уже она не смачивалась слюной, оставалась той жегорячей пылью.

Леся чувствовала, как ее лицо покрылось маской из пота ипыли, та высохла, превратившись в твердую корку. Она старалась неповорачиваться к красавцу витязю, да не узрит такую страшилу. А у него дажеконь мчится такой же сверкающий, белоснежный, как лебедь. Серебряная грива ихвост трепещут по ветру. Если едкая пыль и набилась в щели доспехов, тонезаметно, а богатырь мелких неудобств не замечает. Леся из последних силтерпела зуд, на витязя посматривала с трусливой надеждой. Доспехи на героегорят как жар, даже лицо, обдуваемое встречным ветром, осталось чистым, словнотолько что вымыто свежей ключевой водой.

Проскочили такую же роскошную рощу. Деревья-великаны обещалигустую тень, Леся рассмотрела крохотный ручеек с чистой водой. Все набираласьсмелости спросить, куда они так спешат, куда торопятся…

Она вздрогнула под взглядом холодных синих глаз. Белоснежныйконь ровно шел бок о бок с ее отчаянно скачущей взмыленной лошаденкой. Самвитязь окинул ее взором с головы до ног, Лесе хотелось съежиться до размеровкрохотной черепашки и втянуть голову под панцирь. Тонкие крылья его носа вздрогнулипару раз, глаза вспыхнули, зычный голос прогремел как близкие раскаты грома:

— За той рощей речка. Смоем пот.

Леся попыталась вскинуть брови, но в ужасе услышала, как налбу трещит корочка засохшей грязи.

— Ты чуешь воду, как лесной зверь?

— Как человек, — ответил он зычно.

Снежок весело ржанул, пошел лихим наметом. Кобылка Лесиоскорбленно пустилась вдогонку за белоснежным красавцем.

Роща поворачивалась медленно, но, когда приблизились кдеревьям, они замелькали как спицы в колесе. Вскоре кони выметнулись напростор, где в двух полетах стрелы заблестела вода.

Речка неширокая, в жаркое время можно перейти, не замочивпояса, но сейчас весело несет воду к неведомым морям, просвечивают мели, аглубокие места казались темными и страшными.

Добрыня чувствовал, как от нетерпения пальцы вздрагивают,когда раздевался, пыли все же набилось в доспехи столько, что все трещит, асоленый пот разъедает тело. Кажется, он едва не взвыл, когда свежий ветерокохватил его взмокшее тело. В реку метнулся с разбегу, ушел на глубину,поплавал, а когда грудь стало раздирать от нехватки воздуха, вынырнул с шумом,заорал:

— Ну, ты чего?.. Разденься с той стороны! Я отплывуподальше…

На самом деле отплыть далеко не удалось, противоположныйберег прыгнул навстречу, но, когда повернулся, за зелеными кустами уже взлеталибелые руки, женская одежда торопливо и неумело падала на песок.

Он лег на спину, проплыл на спине сотню саженей, вернулся. Вреке по самую шею уже стояла Леся, торопливо смывала пыль и грязь. Ее округлыеплечи блестели под солнцем, как налитые соком спелые яблоки. Волны, набегая,плескали в лицо, она застенчиво улыбалась, отфыркивалась. Сквозь прозрачнуюводу ее белое тело просвечивало таинственно и загадочно, колыхалось,истончалось в темную глубину.

При его приближении румянец с ее щек залил лоб и подбородок,сполз на шею. Она вся стояла перед ним пылающая, как пион, беспомощная. Еговзгляд невольно опустился, где за тонким слоем воды просвечивали дваснежно-белых холмика с ярко-красными, словно раскаленными в печи, кончиками.

— Не холодно? — спросил он натянуто. Голосдрогнул. — А то прямо после скачки…

— Ничего, — ответила она торопливо. —Ничего!.. Зато грязь смою. Понимаешь, столько пыли…

— Много пыли, — согласился он тоже как-топоспешно. — Со всей дороги, как же!

— Вот и смываю…

— Ага…

— Надо смыть, — говорила она торопливо, большиеглаза стали пугливыми и смотрели в сторону. — А то такая вся пыльная…

— Да-да, — согласился он. — Эта пыль таквъедается, что… Ну, сильно въедается!

Неведомая сила выворачивала ему глазные яблоки, он пыталсясмотреть мимо ее округлых плеч на берег, где верный Снежок пронесся по отмели,пугая лягушек, о коне надо заботиться, это лучший друг… не считая собаки.Собаки здесь нет, есть эта женщина, но глазные шары выворачивает, они стараютсядвигаться сами по себе, и тогда он, не в силах с ними бороться, шагнул всторону и, чувствуя себя донельзя глупо, сказал… потому что молчать как-тострашновато, сказал еще большую глупость, но сказал, а прикусил язык уже потом:

— А спина у тебя широкая… Давай потру?

Она ответила с заминкой, голос качался, как тростинка наветру:

— Что?.. А, потри…

Коснулся ее плеча, от кончиков пальцев сразу побежало тепло.Не тепло — жар, что наполнил его, как горящими углями, слышно было, какплавятся внутренности. Медленно провел ладонью от плеча к лопатке. Пальцы прямов воде затрясло крупно, словно поймал и пытался удержать крупного сома.Поспешно зачерпнул восхитительно холодной воды, плеснул ей на спину, из горлавылетело хриплое:

— Ближе к берегу… А то в воде…

Он уже прикусил язык, с которого сорвалось такое, но онапослушно сделала пару шагов, остановилась по пояс в воде, не поворачиваясь. Впоясе оказалась на диво тонкой, то широкая нескладная одежда скрывала стать, атеперь видно, что это с нее бы древним ромеям вытесывать самые лучшиескульптуры из мрамора.

Зачерпнув в обе пригоршни, снова плеснул ей на спину.Почудилось или в самом деле зашипело, взвился легкий пар, словно вода попала нараскаленную плиту. Собственная ладонь показалась ему безобразной клешней, когдапопытался потереть ей спину, чистую, белую и такую нежную, что могла прорватьсяот одного неосторожного взгляда.

Едва не застонав от бессилия, он метнулся к берегу, сорвалпучок травы, мягкой и податливой, пробовал потереть, тоже жестко, нырнул,зачерпнул горсть глины, потер ею, размазывая потеки, и все время чувствовалпокалывания в кончиках пальцев и жар в ладонях.