его горячим телом — даже если всего лишь на миг — в моих глазах представляло собой однозначное падение.

Признаюсь честно: я чувствовала себя виноватой во всём случившемся и сгорала от стыда за это.

Когда Миша ушёл, я продолжала сидеть перед своим письменным столом, сжимая руками пресс-папье. Я не чувствовала в себе права ни двигаться, ни делать что бы то ни было. Может ли у кого-либо быть воля, когда он не чувствует себя достойным жить?

И само место моего преступления предо мной казалось ещё одним мучительным обвинением.

«Я больше не смогу лежать на этой кровати, — подумала я. — Каждый раз, когда я буду ложиться на неё, я буду видеть свою наготу перед глазами Миши. Я не смогу больше дотронуться до стула, где он сидел, пока я спала. Я не смогу ни открыть, ни закрыть свою дверь, потому что я никогда не забуду, что оставленная мной у порога тарелка послужила ему приглашением и искушением… и центр моей комнаты, где он схватил меня, чтобы посягнуть на меня, всегда будет видеться горящим в огне.

«Место погибели — вот во что превратилась моя спальня!»

Сумерки не длятся долго в узких долинах Кавказа, и когда наступает ночь, температура воздуха падает очень резко.

Порыв ветра, показавшийся мне ледяным, вдруг ворвался в мою спальню через западные окна и развеял мои печальные размышления.

«Мне немедленно нужно одеться,» — сказала я себе.

Я достала из комода несколько строгих на вид предметов одежды и самое тёмное, какое могла найти, платье, затем медленно оделась. Мои руки были тяжёлыми, и пальцы едва слушались меня.

Я снова привела в порядок волосы и закрепила их вокруг головы, в деревенской манере.

Также я достала шерстяную шаль с Урала, чёрную с серыми полосками.

«Не так я хотела бы показаться своему возвышенному жениху из леса, — подумала я меланхолично, — но соврать будет невозможно: я не могу одеться весело, когда моя душа пребывает в удрученны.»

Мне надо было обуться. Я надела длинные чёрные чулки и высокие ботинки, доходившие до моей голени.

«Выходит, что я в трауре. Примет ли он меня такой?»

И в тот момент меня посетил своего рода детский каприз: я подошла к маленькому туалетному столику и взяла с гвоздя сухой венок, висевший там с дня Ивана Купалы, обвитый лентой из символичных цветов: красного и золотого.

«Это будет моим венцом согрешившей невесты, — я сказала себе. — Надо посмотреть, как это выглядит.»

Вы, наверное, помните, что в моей спальне не было зеркала. Чтобы судить о том, как смотрится сухой венок на моей белокурой голове, я обратилась к своему привычному решению, хорошо знакомому всем старикам и послушникам в монастырях: я подошла к окну и посмотрелась в стекло распахнутой створки.

Это импровизированное зеркало вернуло мне смутное отражение печального лица с резко выделяющимися глазами. Стебли на моей голове смешивались с прядями волос, и только красно-золотистая лента выделялась из тени, подобно мимолётному пламени.

«На Его часах был такой красный цвет!»

Эта мысль пронзила мой дух, подобно удару молнии, и я снова увидела, действительно увидела, с открытыми глазами, но без чёткого местоположения, тот странный циферблат из моего сна, каким он был в момент совершения Мишей его невыразимо плохого поступка.

«Возьми бумагу и цветные карандаши.» — сказал голос внутри меня.

Я подошла к своему письменному столу, взяла большой кусок белого картона и положила рядом, чтобы было легко достать, набор карандашей — красный, синий, жёлтый, белый и чёрный.

Я продолжала стоять.

«Нарисуй ровный круг,» — приказал мне голос.

Я никогда не делала особых успехов в рисовании, но круг, который я нарисовала тогда от руки, действительно был почти ровным. Между крайней восточной и крайней северной точками линия чуть задрожала, но голос сказал мне: «Ничего не исправляй… А теперь расставь часовые деления.»

И я принялась за дело: «12» в северной точке, «1» слева от неё, затем, следуя в том же направлении и сохраняя равные промежутки: «2», «3», «4», «5», «6», «7», «8», «9», «10», «11».

«Нарисуй цифру «2» над «11».»

Я подчинилась.

Нарисуй «3» над «12», вне круга.»

Я сделала это.

«Помести «5» над «Г, тоже вне круга.»[47]

И это тоже было сделано.

«От новой цифры «2» к новой цифре «5» нарисуй кривую линию, параллельную окружности… Напиши заго-ловок:«Моё новое утверждение». На полях напиши: «Промежуточные часы в сумме составляют 54, или 9». Это символическое число ЭРЫ, с которой я борюсь, ибо она ОТНИМАЕТ У МЕНЯ ТЕЛО.»

Я старалась написать всё это лучшим почерком, на который была способна, в тот момент, когда услышала, уже не изнутри меня, но извне, сказанное, как будто тайком, предложение, наполнившее меня страхом:

«Мне нужны мужчина и женщина, чтобы возродиться от них.»

«Это тоже нужно написать?» — спросила я.

«Напиши это красным и позволь капле твоей крови упасть на пятое слово.»

Я взяла красный карандаш и написала: «Мне нужны мужчина и женщина, чтобы возродиться от них.»

Капля крови — где же её взять?.. Ах! Несколько капель были на Мишином платке. Может, и на простыне что-то осталось?

Я подбежала к кровати.

Конечно же!

Я услышала смех у письменного стола. Смех звучал саркастически, но по моему телу пробежала дрожь.

Да, на простыне было несколько красных пятен. Я не спрашивала себя, откуда они появились, потому что внезапно узнала тайну, которая была мне неведома до того момента.

«Миша пустил мою кровь, чтобы украсть мою девственность… для Него!»

О, какая радость пронеслась сквозь меня в тот миг! Какое счастье! Какое удовлетворение!