Анна Павлова собрала необходимую для освобождения сумму и отправила её в Россию. Вскоре Дандре сумел выбраться за границу.

Она так объяснила свой поступок:

«В Париже я решила, что без Дандре жить не могу. Я сразу же вызвала его к себе. Мы обвенчались в церкви, под секретом. Он ведь мой, только мой, и я его обожаю».

А ведь перед отъездом на гастроли она довольно резко поговорила с ним, когда он повинился и попытался восстановить отношения. Она сказала ему твёрдо:

– Благодарю тебя, Виктор. Уже ничего не надо от тебя. Между нами всё кончено.

Дело было в ресторане, где она ужинала с Дягилевым, когда вошёл Виктор Дандре. Высказав ему все двумя-тремя фразами, Анна встала и, опираясь на руку Дягилева, покинула ресторан.

Анна Павлова писала о замужестве:

«Я хочу ответить на вопрос, который мне часто предлагают: почему я не выхожу замуж. Ответ очень простой. Истинная артистка, подобно монахине, не вправе вести жизнь, желанную для большинства женщин. Она не может обременять себя заботами о семье и о хозяйстве и не должна требовать от жизни тихого семейного счастья, которое дается большинству.

Я вижу, что жизнь моя представляет собой единое целое. Преследовать безостановочно одну и ту же цель – в этом тайна успеха. А что такое успех? Мне кажется, он не в аплодисментах толпы, а скорее в том удовлетворении, которое получаешь от приближения к совершенству. Когда-то я думала, что успех – это счастье. Я ошибалась. Счастье – мотылёк, который чарует на миг и улетает».

Ну а у Матильды Кшесинской были в то время свои проблемы. Она, несмотря на своё положение, стремилась помогать в создании новых спектаклей. Уговорила Мариуса Петипа дать Анне Павловой роль в возобновлённой им «Баядерке».

Матильда вспоминала:

«Чтобы помочь Павловой изучить этот балет, я, несмотря на состояние моего здоровья, репетировала с ней его целиком, показывая все движения. Павлова одновременно проходила “Баядерку” с Е. П. Соколовой, которая много раньше меня танцевала этот балет».

Артистка балета Евгения Павловна Соколова (1850–1925) принадлежала к старшему поколению и уже перешла в разряд педагогов. Может, именно потому, что она уже не составляла конкуренции на сцене, Павлова в интервью по поводу балетного спектакля выразила благодарность Соколовой и ни слова не сказала о Матильде Кшесинской, которую это, конечно, несколько удивило и немного обидело, хотя Матильда и написала:

«Я хорошо знала Анну Павлову и была уверена, что она это сделала не по своей воле, а по совету людей, желавших искусственно создать между нами недружелюбные отношения. Меня огорчила такая несправедливость со стороны Павловой по отношению ко мне после всех моих стараний ей помочь».

Впрочем, увы, там, где сцена, там интриги, там зависть. Да что там сцена… Там, где литература, поэзия, там, где музыка, эстрада, зачастую поступками людей правит зависть.

Матильда Кшесинская не скрывала такого положения вещей. Она писала:

«Мне пришлось испытать и другие неприятности от товарок по сцене».

Возможно, от других «товарок», но высокий талант делает человека высоким и светлым. Матильде Кшесинской в будущем, уже в эмиграции, довелось убедиться в том, что Анна Павлова – человек с большой буквы. Вот что рассказала сама Матильда о своей встрече с Анной Павловой:

«В один из первых своих приездов в Париж мне посчастливилось снова встретиться с Анной Павловой на одном благотворительном вечере в Клеридже. Она танцевала в этот вечер свои очаровательные маленькие вещицы. После представления я пошла её поцеловать, и мы бросились друг другу в объятия. “Малечка, как я счастлива вас опять видеть! Давайте поставимте вместе гран-па балета “Пахита”, как это было в Петербурге. Здесь, в Париже, Тата Карсавина, Вера Трефилова, Седова, Егорова, Преображенская. Вы будете танцевать главную роль, а мы все позади вас, не правда ли, какая это будет прелесть!” И это говорила Павлова в апогее своей славы, предлагая танцевать во второй линии за мною. Трогательно это было, бесконечно трогательно с её стороны. В этом она показала себя мировой артисткой и чудным человеком».

Но это было ещё далеко впереди. Россия ещё была империей, и Матильда радовалась тому, что было в той имперской жизни, пусть и не озарившей семейным счастьем, но подарившей возможность испытать любовь и испытать радость материнства.

Но сначала о некоторых тайнах императора и России…

Обстановка в стране год от года накалялась, и хоть слуги Мельпомены обычно не так подвержены страхам и волнениям, поскольку с утра до позднего вечера заняты своим главным делом – сценой, всё же и до них доходят, часто в слухах, что ещё хуже, информации о происходящем за стенами театра.

У Матильды же всё иначе, нежели у её коллег. Матильде есть за кого переживать кроме себя. Разумеется, за родных и близких. Но не только. Она при каждом повороте судьбы страны, при каждом изменении обстановки внутренней и международной постоянно с волнением думала о своём дорогом Ники. Вот уж восемь лет минуло со дня их последней встречи, вот уже ясно, что у него семья, добрая, хорошая семья. Рождаются одна за другой дочери. Но что ждёт эту семью, что ждёт его дочерей, что ждёт его самого?

Матильде легче. Она одна, она свободная, хотя и у неё появился человек, за которого она постоянно волнуется. Но и он, этот человек – великий князь Андрей Владимирович, – вполне самостоятелен, может постоять за себя. А дети, что ждёт детей в новом веке, ожесточающемся год от года?

Конечно, Ники, недавно ещё её Ники, до боли сердечный, родной и близкий ей человек, знал и чувствовал гораздо больше, конечно, у неё пока не было устрашающей и гнетущей информации, но она интуитивно чувствовала приближение грозы. Она осознавала, что над её домом, над Россией, сгущаются тучи.

В статье «Таинственное в жизни Государя Императора Николая Второго» её автор А. Д. Хмелевский писал: «Императору Павлу I Петровичу монах-прозорливец Авель сделал предсказание “о судьбах Державы Российской”, включительно до правнука его, каковым и являлся Император Николай Второй. Это пророческое предсказание было вложено в конверт с наложением личной печати Императора Павла Первого с его собственноручной надписью: «Вскрыть потомку Нашему в столетний день Моей кончины». Документ хранился в особой комнате Гатчинского дворца. Все Государи знали об этом, но никто не дерзнул нарушить волю предка». Николай II знал о Гатчинском ларце только то, что в нём скрыты какие-то тайные бумаги вековой давности. 11 марта 1901 года, когда исполнилось 100 лет, согласно завещанию, император Николай II с министром двора и лицами свиты прибыл в Гатчинский дворец и, после панихиды по императору Павлу, вскрыл пакет, откуда он и узнал свою тернистую судьбу».

Мария Фёдоровна Герингер, урожденная Аделунг, обер-камерфрау императрицы Александры Фёдоровны, сообщила в своём дневнике:

«В Гатчинском дворце… в анфиладе зал была одна небольшая зала, в ней посередине на пьедестале стоял довольно большой узорчатый ларец с затейливыми украшениями. Ларец был заперт на ключ и опечатан… Было известно, что в этом ларце хранится нечто, что было положено вдовой Павла I, Императрицей Марией Феодоровной, и что ею было завещано открыть ларец и вынуть в нём хранящееся только тогда, когда исполнится сто лет со дня кончины Императора Павла I, и притом только тому, кто в тот год будет занимать Царский Престол в России. Павел Петрович скончался в ночь с 11 на 12 марта 1801 года… В утро 12 марта 1901 года и Государь и Государыня были очень оживлены и веселы, собираясь из Царскосельского Александровского дворца ехать в Гатчину вскрывать вековую тайну. К этой поездке они готовились, как к праздничной интересной прогулке, обещавшей им доставить незаурядное развлечение. Поехали они веселы, но возвратились задумчивые и печальные, и о том, что обрели они в этом ларце, никому ничего не сказали. После этой поездки Государь стал поминать о 1918 годе как о роковом годе и для него лично, и для Династии».