маринку всё время. Работал на клубе. На удо это никак не отразилось особо. Во власть пришёл человек, который на предыдущей зоне был у меня замполит. Стал ломать зону в красную. В такую конкретную: все маршируют, все поют, все довольны и счастливы от сечки и перловки и хлеба без дрожжей. Это нереально было есть, но мы ели.

В тот последний срок я познакомился с Костей. Он сидел тоже вроде за разбой, я не помню точно.

Заведующим у нас в клубе был Сашка, хороший парень. Симпатяжка такой. Сухарём сидел – в плане того, что тихий. Никому не говорил, что он по теме. И я никому не говорил про всякое, что у нас там было. Он же мужиком был, нельзя, чтобы кто-то знал. Умер почти сразу, как освободился, передознулся и ушёл в мир иной. Этот Сашка забрал меня в клуб, и стало немножко полегче.

Вот там, в клубе, я встретил Фифтика. Это погоняло у него такое, у Кости. Он тоже сидел в петушатнике, но на другом бараке. В этом клубе мы были вдвоём с ним из обиженных. Не то чтобы мы поэтому подружились, он-то геем не был, его как-то раз изнасиловали ещё на малолетке, а так всё, мужчины ему не нравились. Мы с Фифтиком всё вместе делали, костюмы шили, номера ставили – это для отчётности, а так песни записывали, сочиняли музыку. Ему периодически родители передачки возили, он меня угощал домашним. Жили как братья, неразлейвода. Сблизились до такой степени, что единственное, что нас разлучало – это ночь. Даже в столовой умудрялись вместе сесть или рядышком, чтобы видеть друг друга. После утренней проверки мы с ним бегали в клуб. Пели там, записывали. Он рэп читал, клипы снимал прямо там, на зоне.

Спустя какое-то время мы с ним познакомились поближе. У него стресс был какой-то, он всё время был на нервах. Вот в один день мы закрылись у себя в кандейке при клубе, сидели за ноутбуком, смотрели что-то. Фифтик с утра был злющий, пиздец. А фильм ещё был какой-то такой печальный. Я иногда на него поглядывал и заметил, как он начал плакать. Знаю, как это звучит, но тут наши взгляды встретились. То есть так оно и было. Минуты две-три мы смотрели друг другу в глаза, потом начали целоваться. Всё закончилось сексом. Потом вторая встреча, и пошло-поехало. Он влюбился в меня, я в него. Мы как-то умудрялись встречаться: в клубе, в душе. Как он чудил, ой. Я такого даже не ожидал, он же мальчик неопытный. Первый раз, помню, боялся, что я к нему в жопу сейчас залезу. Я ему сначала пальчиком там ласкал, чтобы было не больно. В этом вся фишка – сначала массаж делаешь, потом заезжаешь. Как он это любил: я ему много раз говорил: давай теперь ты меня поебёшь, – он ни в какую.

Фифтик хороший человек. Добрый. Правда, иногда так уходил в себя: долго не хотел разговаривать, ходил мрачный, думал о чём-то. Когда я болел и валялся в больнице, он всё рвался за мной ухаживать, говно там за мной убирать, стакан воды подавать. Я его прогонял, не хотел, чтобы он меня таким видел, слабым. Я же хоть и петух, а всё-таки мужик; мне не хотелось, чтобы он за меня переживал, ну не могу я смотреть, как люди плачут. Хотя я бы с ним сидел, если бы он заболел; я бы его хоть обосранного, хоть обоссанного – любым бы любил. Мне и сейчас кажется, что мы бы могли прожить вместе всю жизнь, стали бы старыми и противными, а я бы любил его всё равно.

Он освободился раньше меня, обещал, что будет навещать, но ни разу не приехал. Когда я вышел, то нашёл его как-то, узнал, что он женился. Он теперь отталкивает меня, боится, что жена узнает. Недавно мы с ним виделись, такой он волосатый стал, пузатенький. Рассказывал мне, что у него интересного происходило в последнее время, говорил, что они с женой планируют ребёночка. Мне пришлось сказать, что я тоже в порядке, что работаю в Москве на сцене.

Мы с Фифтиком когда-то жили душа в душу, писька в попку, всё такое. Но прошлое не вернёшь. Мне до сих пор его очень не хватает. Такая вот история про мою единственную любовь. Без шуток, я, наверное, правда никогда ничего такого больше не чувствовал, хотя меня много кто любил, некоторые даже так, серьёзно, как я – Костю.

12.1

Мы не разговаривали с Женей полгода, где-то так. Я иногда спрашивала про него у друзей, которые с ним были на связи: там было по-разному. Он влез в поножовщину, поругался с нашим НКО, потому что ходил туда нанюханый. Иногда принимался меня искать: мы переехали, на звонки я не отвечала. Спрашивал у всех, где я теперь работаю. Кто-то сказал ему, что я теперь официантка, и он два дня пас меня у кафешек на Арбате. Я его боялась, честно говоря: тем более что с Арбатом он почти угадал, я работала совсем рядом. Потом всё понемногу замялось, он нашёл себе девушку и какую-то работу, восстановил оставшиеся документы и вроде бы чувствовал себя неплохо. Я недоверчиво относилась к слухам про его успехи в реабилитации: не то чтобы я в него не верила, может быть, это была какая-то специфическая ревность. Ведь я-то не смогла ему помочь, а теперь меня нет – и всё хорошо. Я много думала обо всём об этом: когда Жени не стало рядом, его поступки, целая Женина жизнь показались ясней и понятней. Я думала о том, каково это: провести восемь лет в тюрьме, выйти и найти мир уже другим, таким, в котором ты не понимаешь больше, как всё работает и как надо себя вести. Потом думала о Женином прошлом. О том, что такого просто не бывает на свете.

Сначала я перестала его бояться. Потом перестала злиться. Потом мы помирились. Женя тогда работал на двух работах и таскался теперь по вокзалам сам – помогал бездомным. Насколько мог, он не то чтобы хороший психолог. Но у него теперь были деньги и опыт преодоления. Я спросила, не тяжело ли ему – всё-таки недавно он был как бы по другую сторону баррикад. Он ответил, что не, не тяжело. Я долго ждала, когда у него случится запой. Но запоя всё не было. Я поинтересовалась осторожно, в