— Плевать.

Ирина окинула взглядом кухонный стол. Содержимое водочной бутылки почти иссякло, сыр с кружочками колбасы успел подсохнуть. Повсюду на столе пепел, в пепельнице гора окурков. Сколько же дней она сидит на этой кухне и заливает свое горе? Сразу и не скажешь. Сначала были похороны, и ее Антоха, с которым она срослась, как оказалось, кожей и костями, лежал в красивом полированном гробу. Он лежал там в новеньком костюме, носить которые при жизни терпеть не мог, совершенно чужой и отрешенный и от нее, и от всего остального мира, в котором он оставил ее теперь совсем-совсем одну. Его неживое лицо и тело ничуть не казались ей страшными. Все это принадлежало ее Антохе, как она могла его бояться? Она помнила, смутно, правда, как сидела у его гроба, как расчесывала то и дело его волосы и поправляла крохотную подушечку под его головой. На нее шикали, ругались, даже пытались увести, но она никого не слушала и не видела никого, кроме Антохи.

Потом его вынесли из дома, погрузили в катафалк и спустя час засыпали двухметровым слоем сырой глинистой земли. И все… И его теперь уже не стало и вовсе — никакого: ни живого, ни мертвого. Остался один неопрятный холм земли с грудой венков и живых цветов. И больше ничего. А, нет, еще осталась она сама — вдова Ирина — с памятью, которую хотелось выкорчевать из себя вместе с ноющим сердцем и гудящими от мыслей мозгами.

Зачем?! Почему?! Она же так… так любила его! Только потеряв, поняла, как сильно она любила своего непутевого Антоху.

С трудом высидев на поминках и едва не захохотав истерически в момент длинных лицемерных речей, Ирина уехала к себе домой. Там, не разуваясь, она прошла в кухню, достала из холодильника бутылку водки, нарезала сыра, колбасы, хлеба и начала пить. Сколько же времени, интересно, она уже пьет? Если верить Полинке, то неделю. Но та могла в эту неделю включить и похороны, и дни, предшествующие им. Господи, какой вздор! Какое это все сейчас имеет значение?! Неделя или две, какая разница! Что это изменит?! Ее облик? Так ей на него плевать. Что ее по-настоящему заботило, так это почти физическая боль оттого, что Антохи больше никогда не будет рядом. Все внутренности выворачивались наружу, и их жгло так сильно, что это было похоже на изощренную инквизиторскую пытку.

— Потому что водку жрешь уже неделю! — вклинился тут же в ее мысли плаксивый голос сестры.

Ага, оказывается, она обо всем этом размышляла вслух. Уже хорошо. Значит, говорить все же не разучилась.

— А я, может, хочу умереть. — Ирина уронила хмельную голову на скрещенные на столе руки и глухо забормотала: — Что мне теперь, Полин? Что делать-то, спрашиваю?

— Но не спиваться же, Ирина! — Сестра тяжело опустилась на соседнюю табуретку и всхлипнула. — Антоха погиб из-за вина, теперь ты начинаешь тоже…

А вот этого ей говорить совсем не следовало. Глупая безмозглая ее сестра совсем не понимала, какую больную тему она только что затронула. И совсем даже не понимала, как тяжело нести Ирине на себе тот крест, который оставил ей после себя Антоха. Но Полина этого, кажется, и вовсе не понимала, а сидела и беспрестанно кудахтала о гибельном действии на женский организм спиртных напитков.

— А ну пошла-ка ты отсюда, сестренка, на хрен, поняла?!! — вдруг рявкнула на нее Ирина совершенно чужим и абсолютно трезвым голосом. — Быстро! Просто поднялась сейчас и ушла!

— Как ушла?! — Изумительной синевы глаза Полины мгновенно налились слезами. — Ты что, совсем рехнулась? Как ушла?!

— Ногами, мать твою!!! Встала и потопала к двери! — Ирина уже орала во все горло, плохо понимая, почему и за что орет на Полинку, но остановиться оказалось очень затруднительно, и она продолжала орать уже в спину убегающей из ее квартиры сестры: — И не ходите ко мне никто, и не опекайте! Мне ни до кого сейчас! Мне нужно еще во многом разобраться, мать вашу!

Дверь хлопнула оглушительно громко. Хлопнула, отсекая все то доброе, что было между сестрами до сего времени, и водворяя в Иринином доме гнетущую пугающую тишину.

Пускай, решила она, поднимаясь с табуретки и выходя из кухни. Пускай все идут от нее куда подальше. Ей нужно побыть одной и постараться, чуть приглушив боль, начать думать над тем, о чем она думать до сегодняшнего дня не могла.

В том, что Антоху убили, Ирина не сомневалась ни одной минуты. Глупые, жирные, прикормленные патологоанатомы могли сколько угодно вешать ей лапшу на уши о том, что смерть наступила в результате отравления метиловым спиртом. Это не было правдой. Антоху убили! Убили не по-глупому — в пьяной драке, не в состоянии аффекта, а вполне планомерно и умышленно. Кому-то он сильно помешал, что-то такое накопал, чего накопать не должен был ни в коем случае. Как он ей сказал, перед тем как уйти из этого дома навсегда?..

Кажется… Черт, почему слезы бегут по лицу, не останавливаясь, почему мешают ей вспомнить слова, которые он говорил тогда?! Почему в памяти только его лицо с трогательной тенью вины в глазах, а слов не слышно?! Что же он сказал?..

Ага, вот! Точно! Он сказал: «Кто старое помянет, тому глаз вон, а кто забудет — тому оба». Что имел в виду? Что-то же имел, улыбался тогда загадочно, и еще… еще поцеловал ее так горячо и крепко, что у нее до сих пор голова кружится от того поцелуя. И еще прощения у нее просил за все… Он что-то знал — это факт. Он был умным мужиком, ее Антоха, и всегда чувствовал, где дурно пахнет грязными деньгами, потому и спаивали его, притупляя бдительность. А тут он даже пить не стал. Почему? Чем так не понравился ему его клиент, что он даже с ним не выпил? И главное: кто этот самый клиент?

Промокнув слезы рукавом черной кружевной кофты, которую на нее, словно на манекен, надела Полинка неделю назад, Ирина села на диван и, подтащив к себе телефонный аппарат, набрала номер, который давно поклялась забыть.

Долго не подходили. Потом трубку сняли, уронили, грохнув ею обо что-то, и затем самый сиплый и самый противный из всех на свете голос прохрипел ей в ухо:

— Алло. Я на проводе.

— Привет, — невнятно пробормотала Ирина; прокашлялась, поняла, что вышло не очень понятно, и снова произнесла: — Привет.

— Да понял я, не повторяйся. — В трубку гадко хмыкнули. — Чего нужно-то? Антошу твоего отыскать, что ли, снова?

— Не нужно. — Она не понимала, что дает ей силы говорить с этим человеком. Может быть, неприязнь, которую она к нему питала, может быть, острое желание докопаться до истины и найти виновников гибели ее мужа, но Ирина не бросила тут же трубку и не обругала хама, а примирительно пробормотала: — Хватит, а?.. Без тебя тошно, не до твоих острот сейчас, Давыдов.

— Не переживай, найдется твой Антон Великолепный. Ээ-эх, Ирка, а стоило оно того? Кстати, ты звонишь всякий раз, как я о тебе вспоминаю. Только-только вот подумал, и тут ты со своим звонком. Судьба, не находишь?

— Не нахожу. — Ирина скрипнула зубами, изо всех сил борясь с искушением вернуть телефонную трубку на место. — Давыдов, ты будешь и дальше ерничать или послушаешь все же меня?