Проглотив «безалаберного и никчемного» без лишних эмоций, Ирина во всех подробностях рассказала Давыдову о двух последних днях Антона. Не без удовольствия отметила, как свело скулы Димке при упоминании о прощальном поцелуе в прихожей.

— Считаешь, что он что-то предчувствовал? — Давыдов снова полез в карман за сигаретами.

— Да, именно! — Ирина оперлась грудью о стол и тут же была поражена тому, с какой жадностью Давыдов принялся разглядывать ее рельефный абрис. — Куда ты смотришь, черт тебя побери?! Ты зачем пришел сюда, помогать мне или таращиться?!

— Ладно, не ори. — Давыдов как-то сразу весь сгорбился и сердито засопел. — Посмотреть на нее уже нельзя, принцесса тоже… Я виноват, что господь такую красоту создал и заставил меня полюбить тебя, да?! А насчет помощи, Ариша… Я для тебя по горячим углям плясать пойду, только бровью шевельни. Только… Только не смотри на меня так…

— Как? — Ей вдруг стало жаль его: седого, стареющего, измотанного одинокой неустроенной жизнью и безрадостными ментовскими буднями.

— Так безнадежно, елки! Пусть ничего ты мне ответить не можешь, так хоть надежды последней не лишай, а, Ариш? — Давыдов отвернулся и уставился в окно, молчал какое-то время, потом не к месту проговорил: — Сейчас рыбалка самая что ни есть. Ребята на щуку ездили… Может, съездим как-нибудь… вдвоем, а, Ариш?

— Дима, я не люблю загадывать. — Глядя на заляпанное дождевыми каплями стекло, Ирина зябко передернула плечами. — К тому же ты уклонился от темы. Что думаешь делать?

— А что делать? Он пил. Сильно пил. Кстати, дай мне на заключение о смерти посмотреть. Не думаю, конечно, что он отравился. Бред, чего уж… Но он мог вляпаться в какое-нибудь дерьмо, потом испугаться, отсюда и трогательное прощание у порога. На жалость давил, скажем. И это дерьмо вполне могло быть за пределами его профессиональной деятельности.

— Как это?

— А так! По кабакам он таскался? Таскался. — Давыдов не без удовольствия принялся перечислять все прегрешения покойного Антона, загибая пальцы. — В казино его видели? Видели. Не делай таких глаз, мне докладывали. Поэтому я допускаю, что он мог продуться в пух, потому и деньги у тебя клянчил перед уходом. Мог быть карточный долг, это опять же объяснение тому, почему Великолепный просил у тебя денег. Проблема с женщинами опять же не исключается. Мог на тачке кого-нибудь сбить спьяну.

— Нет! — Ирина сердито пристукнула кулаком по столу. — С тачкой все в порядке. Я на ней ездила в морг на опознание. И ничего, никаких следов ДТП, и даже трусов женских нигде не обнаружилось, как бы тебе ни хотелось так обставить это, Давыдов!

— Не кипятись, Ариша. Мы просто прорабатываем версии… Жарко у тебя, елки. — Давыдов снял кожаный пиджак и швырнул ей через стол, запросто так потребовав: — Повесь.

Забыв фыркнуть, Ирина отнесла пиджак в прихожую и пристроила на вешалке. А вернувшись в кухню, застала Давыдова жующим сосиску.

— Не наелся, что ли? — поразилась Ирина.

— Я, когда работаю, всегда жую. — Димка скомкал целлофановую обертку и, привстав, швырнул ее в помойное ведро. — Так на чем мы остановились? Ах да, на том, что машина цела, значит, ДТП исключается. Хотя — почему? Он мог воспользоваться чужой машиной и…

— Не мог. Он ненавидел ездить, всегда старался кого-нибудь впихнуть за руль. А уж пьяный бежал от тачки как черт от ладана. Нет, Дим, история с наездом не катит.

— Ага. — Давыдов побарабанил пальцами по столу, задумчиво прищурился и тут же снова без переходов спросил: — Над чем он в последнее время работал?

— А вот для этого-то я тебя и вызвала! Кто же мне скажет, явись я в их контору?! А тебе и карты в руки! Ты мент! Кто тебе перечить будет?

— Тут ты не права. — Давыдов заметно поскучнел. — Дело не возбуждалось, состава преступления нет. Со мной не то, что говорить никто не станет, меня на порог их замороченной богадельни не пустят. А если я и смогу просочиться сквозь бдительных охранников, то отвечать мне не сочтут нужным. Так что, сделав ставку на меня, как на работника правоохранительных органов, ты, возможно, просчиталась.

Ирина вскочила с места, подлетела к Давыдову, тряхнула его за плечи и зашипела прямо ему в лицо:

— Я не делала никаких ставок на тебя, Давыдов, как на мента!!! Ни-ка-ких!!! У меня полно знакомых в ментуре, чтоб ты знал! И если бы мне было нужно, я бы попросила любого из них, но я попросила тебя, понял?!

— Нет, не понял, Ариша…

Давыдов ошарашенно моргал. Кончики его темных ресниц странно выгорели, или он их постоянно подпаливал, когда прикуривал. Дались еще ей эти ресницы! Но все равно, было странно видеть их так близко, они словно были присыпаны пеплом. И глаза такие же чудные. Мало того, что сами по себе серые, так и вокруг ореолом — что-то непонятное: то ли усталость, то ли грусть, то ли еще что-то.

Ирина резко отпрянула, поймав себя на мысли, что впервые за столько лет разглядела, какого цвета у Давыдова глаза. Подошла к окну, повернувшись к Димке спиной, и глухим от напряжения голосом произнесла:

— Не хочу я никого чужого в это впутывать. Вот так-то, Давыдов. Не нужно мне ничье сочувственное внимание, попытки тщетные как-то мне помочь и все такое… Ты, я знаю, так не сделаешь. Ты носом землю взроешь и не для того, чтобы найти виновных его гибели, а для того, чтобы лишний раз ткнуть меня носом, что во всем виноват только он сам. Скажи, что я ошибаюсь!

— Нет, не ошибаешься. Хочу! Еще как хочу, Ир! Я, может, этого все это время ждал… — Тут Димка осекся, понял, что сморозил глупость, и поспешил исправиться: — Только не нужно думать, что его смерть мне на руку. Жил бы и жил, мне-то что? Но уж коли представился такой случай, то…

— Вот ты его и не упускай. — Ирина повернула голову в его сторону и хмуро смерила его взглядом с головы до ног. — И узнай, черт побери, кому он сумел наступить на хвост! И тут, Дима, еще вот что… Надо же, только что вспомнилось… Он еще сказал перед уходом странную фразу: «Кто старое помянет — тому глаз вон, а кто забудет — тому оба». Точно! Так прямо и сказал! Почему, как ты думаешь?

— Никак я пока не думаю, Ир. Ты это, не требуй от меня слишком многого, хотя бы пока. — Давыдов встал, сразу нависнув над Ириной огромной глыбой, и с вполне ощутимой угрозой в голосе потребовал: — И еще: никаких собственных расследований, поняла? Никаких! Если все обстоит так, как тебе кажется, то это может быть очень опасным для тебя.

Он замолчал. Глядел на нее с высоты своего роста и с диким усердием боролся с желанием схватить ее за плечи и прижать к себе. Потом обвел глазами кухню и тут же передумал это делать. Вот как только увидел кружку Великолепного с огромной золотистой надписью на боку «Любимому Антохе», так сразу и передумал. Нет, не сейчас. Ирка все еще принадлежит мужу. Что бы она ни говорила, что бы ни делала, о чем бы ни просила — она все еще со своим любимым Антохой. Ее даже сейчас здесь нет. Она где-то далеко, где-то в своих сокровенных мыслях, понять которые не суждено было Давыдову тогда — несколько лет назад. Потом-то он понял, что свалял дурака, но было уже поздно. Но сейчас он так не сделает: он поумнел. Страдания закалили его до такой степени, что предел его терпению и определить страшно. Она может ругать его, оскорблять, заставлять его делать все, что угодно, — он не отвернется и не уйдет, как несколько лет назад. Теперь-то он знает, как страшно жить без нее. Как заходится сердце в звенящей тоске, когда можешь видеть ее издалека и не смеешь подойти. Нет, такого больше не будет! Он сделает так, как она хочет, и пройдет шаг за шагом весь путь, пройденный ее Антоном перед смертью.