— Хлеб мы вовремя привезли, — отец Павел говорил глухо. — Их ждет голодная зима, и не первая. Тут даже собак почти нет.

— И дичи в горах мало, — горестно усмехнулся Андрей. Он полностью вымотался за эти три дня чрезвычайно трудного пути, но не в препятствиях тяжелого, а в той мокрой тягомотине, что постоянно лилась с неба. От кольчуги валил пар, лошади еле волочили за собой тяжелые телеги.

— Вздрогнули, навались!

Полдюжины лучников в грязных серых плащах на руках выволакивали повозку из ямы, куда она свалилась из-за небрежности возницы с красными, как у кролика, от усталости глазами.

— Лошади совсем из сил выбились, брат-командор! Отдых будет как нельзя для нас кстати. — Отец Павел вытер мокрым рукавом сутаны лицо — и стал похож на нищего из трущобы с потеками грязи на лице.

— Не помешало бы нам помыться, особенно тебе, святой отец, — ухмыльнулся Андрей.

Дав шенкеля, он направил усталого коня в открытые настежь замковые ворота, сколоченные из толстенных дубовых плах. Жеребец, прочувствовав ситуацию и догадавшись, вот умная скотина, что внутри ждет его овес, величаво нырнул под воротную арку — Андрей склонился к гриве, чтобы не зацепить потолочное бревно.

Их давно ждали — трое коней «синих», отправленных сюда с утра, совершенно сухие, накрытые попонами, стояли под навесом и уже лениво жевали сено. Рядом фыркали хозяйские кони, отнюдь не в столь жалком виде, как поначалу представлялось Андрею.

Довольно сытые и круглые лошадки, числом в семь, косили глазами в сторону гостей. Лето, отъелись на траве, а вот зимой будет для них туго — сена вряд ли запасли много, добрых покосов в горах мало. А овса вообще нет, не сеют его здесь.

— Ваша светлость. — Скуластый воин взял коня под узду рукою, единственной, но крепкой.

Своенравный жеребец это прочувствовал сразу и встал как вкопанный, проявив исключительную терпимость, хотя до того замаял Андрея своими пакостными выходками, только по милости своей не сбросив с седла неумелого кавалериста.

— Я кастелян замка — Анджей Рагоза. Барон приказал в каждом доме греть воду и встречать дорогих гостей. Давно ждем… Боже, как давно…

Кадык у воина дернулся, все лицо разом сморщилось, словно он захотел зарыдать, но сдержался. И Андрей мысленно посочувствовал тезке — первый раз за долгие годы к ним пришла помощь.

А ведь нет ничего хуже, как воевать с лютым и многочисленным врагом, постоянно надеяться на помощь, но в глубине души знать, что ее не будет. Он покосился на священника — лицо старика окаменело, а через грязь было видно покрасневшее лицо.

Отцу Павлу было намного хуже, чем ему: стыд одолевал за то человеческое равнодушие, преодолеть которое не смог даже он. И лишь «пинок» нунция из Кракова достиг желаемого — крестоносцы выбрались из Белогорья.

— Болото оно такое, завсегда засасывает, — пробормотал Андрей под нос и спрыгнул с седла, глухо лязгнув навьюченным на него железом доспехов.

Оглядел внутренний двор, примерно такой же, как в Белогорском замке. Тут все было сбито чрезвычайно плотно, имелась даже коптящее небо кузница. И, сопровождаемый кастеляном, направился в башню, что выполняла многие функции — и жилой дом, и житница, и последнее убежище, если враги ворвутся в крепость.

Там его ждали две служанки, худые женщины лет тридцати, с острыми, как у галок, лицами, и тут же отвели в небольшую комнатку, где исходили паром две большие бочки.

Душа Андрея разом возликовала — о таком удовольствии, как принять горячую ванну, он мечтал все эти два месяца, что пребывал в чуждом для него мире. Вошедшие вслед за ним Арни и Грумуж, теперь не только постоянные телохранители, но и его собственные оруженосцы, которым он вручил на турнире серебряные пояса и шпоры, принялись в четыре руки освобождать командора от доспехов.

Разоблачали споро и быстро, со сноровкой и опытом, так что через пару минут Андрей, в костюме Адама до грехопадения, уже орлом восседал в бочке, испытывая неслыханное наслаждение.

— Твою мать, но как хорошо! — только и произнес он с нескрываемым удовольствием — над поверхностью воды выглядывала только голова. Зато все тело, хоть и поджав колени к груди, нежилось в обжигающей воде.

В соседней бочке торчала голова брата Зигмунда — вокруг молодого немца увивались обе служанки в длинных домотканых рубашках, уже мокрых и оттого подчеркивавших особенности фигуры.

Андрей прикрыл глаза — терпеть такого издевательства над собственной природой он не мог, оттого и пыхтел в бочке, как кабан в теплой луже. Арни подлил еще ведро кипятка, и к своему счастью или стыду, командор вскоре избавился от грешных мыслей и, согревшись, даже прикорнул…

— Ваша светлость. — Сильная рука встряхнула его за плечо, а знакомый голос вывел его из полусонного состояния блаженства. После горячего купания оруженосцы переодели его в сухую одежду, извлеченную из мешков, и отвели в покои, любезно предоставленные хозяином.

Андрей только мельком глянул на медвежьи и оленьи шкуры, на развешанное по стенам разнообразное оружие. И, стремясь использовать каждую свободную минуту для отдыха, ибо потом времени может и не быть, завалился на лежанку, в теплый и мягкий мех.

Полчаса сна он выгадал — пока его оруженосцы поочередно отмывались в уже теплой и грязной воде, затем приводил себя в порядок отец Павел, распределявший на постой прибывший отряд крестоносцев. Распихал всех по домам, да еще места с избытком осталось, хозяев не стеснив.

— Барон Лукаш Поборски ждет вместе со своей супругой, сыном и дочерьми вашу светлость!

— Хорошо, Арни, я готов, — Андрей провел пятерней по лицу, стирая остатки сна, а оруженосец уже накинул ему через плечо перевязь чудом обретенного меча. Идти пришлось в соседнюю комнату, чуть большую по размеру, согреваемую растопленным камином.

За узкими окошками, что бойницы собой заменяли, уже стемнело, и зал освещался только языками пламени нескольких коптящих факелов, воткнутых в гнезда на стенах, да каминным зевом.

— Я рад видеть здесь крестоносцев и вас, ваша светлость. — Барон, плечистый мужик лет сорока, неожиданно склонил перед ним голову и опустился на колено.

Преклонили перед ним свои колени и супруга словака, миловидная женщина с уставшим, издерганным лицом с ниточками тонких морщин, две ее дочери, совсем юные отроковицы, что смотрели на него какими-то растерянными глазами, и безусый, чуть пушок вылез над верхней губой, юноша, почти мальчик — обожаемым взглядом пожиравший белый крест, что занимал середину красного командорского плаща.

Андрей на секунду смешался, но припомнил свой новый статус, что навязал ему хитромудрый (на самом деле он мысленно отзывался намного грубее, заменяя производное ума составной частью человеческого тела) старый орденец, брат Любомир. Да потому что будь правильным священником, а не зажатым в угол обстоятельствами крестоносцем, то отец Павел поостерегся бы от такой подлянки.