— Да, господин прокурор, — сказал Аль-Обайди.

— В каком слове оригинала сделана ошибка? — потребовал прокурор.

Получив ответ заместителя посла, Накир Фаррах сказал лишь: «Весьма кстати» — и закрыл лежавшую перед ним папку.

— Однако мне все же придётся произвести окончательный расчёт, — продолжил Аль-Обайди, — в случае, если я буду убеждён, что они выполнили свою часть сделки и оригинал находится в нашем распоряжении.

Министр иностранных дел посмотрел на Саддама, и тот кивнул ещё раз.

— Деньги будут на месте к 25 мая, — сказал министр. — Я бы хотел обсудить с вами некоторые детали, прежде чем вы вернётесь в Нью-Йорк, если на это будет разрешение президента.

Саддам махнул рукой, показывая, что ему все равно, и продолжал пристально смотреть на Аль-Обайди. Заместитель посла не знал, следует ли ему покинуть зал или ждать дальнейших вопросов. Предпочитая осторожность, он продолжал сидеть и хранить молчание. Прошло какое-то время, прежде чем разговор возобновился:

— Тебе, наверное, интересно, Хамид, почему я придаю такое значение этому клочку никчёмной бумаги? — Встречаясь с президентом впервые, заместитель посла был удивлён, что он называет его по имени.

— Мне не пристало ставить под вопрос решение вашего превосходительства, — ответил Аль-Обайди.

— И тем не менее, — продолжал Саддам, — ты не был бы человеком, если бы не задался вопросом, почему я готов потратить сто миллионов долларов, рискуя попасть в неловкое положение на международной арене в случае, если ты не справишься.

Обращение на ты вызвало у Аль-Обайди некоторый дискомфорт.

— Я был бы счастлив узнать, сайеди, если вы находите возможным довериться такой недостойной душе.

Двенадцать членов совета взглянули на президента, чтобы уловить его реакцию на слова заместителя посла, и Аль-Обайди немедленно почувствовал, что зашёл слишком далеко. Он сидел, объятый ужасом, пока в зале стояла тишина, казавшаяся ему самой долгой в жизни.

— Тогда я поделюсь с тобой моим секретом, Хамид, — сказал Саддам, впиваясь в него взглядом своих чёрных глаз. — Когда я захватил Девятнадцатую провинцию для своего любимого народа, я оказался в огне войны не только с предателями, на чью землю мы вторглись, а с объединёнными силами всего западного мира — и это несмотря на ранее достигнутую договорённость с американским послом. «Почему?» — вынужден был спросить я, хотя все знали, что Кувейтом заправляет кучка коррумпированных кланов, которым нет никакого дела до благосостояния собственных людей. Я скажу тебе почему. Потому что там нефть. Если бы Девятнадцатая провинция экспортировала, скажем, кофейные зёрна, американцы не послали бы в Персидский залив даже гребную шлюпку с рогаткой.

Министр иностранных дел улыбнулся и закивал головой.

— И кто были те лидеры, что сговорились против меня? Тэтчер, Горбачёв и Буш. С тех пор не прошло ещё трех лет. И где они теперь? Тэтчер сброшена своими же сторонниками. Горбачёва сместил человек, которого он сам изгнал всего год назад и чьё собственное положение в настоящее время не выглядит устойчивым. Буш потерпел унизительное поражение от рук американского народа, в то время как я остаюсь верховным лидером и президентом моей страны.

Зал взорвался бурными аплодисментами, которые мгновенно стихли, как только Саддам заговорил опять:

— Для кого-то этого было бы достаточно, но только не для меня, Хамид. Потому что место Буша занял такой человек, как Клинтон, который ничему не научился на ошибках Буша и который хочет теперь бросить вызов моему верховенству. Но на сей раз я намерен опозорить его вместе с американскими неверными ещё задолго до того, как у них самих появится такая возможность. И я сделаю это так, что Клинтон уже никогда больше не отмоется до конца своей жизни. Я намерен выставить его и весь американский народ на посмешище перед всем миром.

Головы присутствовавших продолжали кивать.

— Ты уже видел, как мне удалось обратить жадность этих людей в готовность украсть самый почитаемый документ в истории их государства. И ты, Хамид, избран в качестве того, кто должен обеспечить признание моего гения перед всем миром.

Аль-Обайди признательно склонил голову.

— Заполучив Декларацию, я терпеливо дождусь воскресенья 4 июля, когда вся Америка будет мирно праздновать День независимости.

Никто в зале не произносил ни слова, пока президент выдерживал паузу.

— Я тоже буду праздновать День независимости, только не в Вашингтоне или в Нью-Йорке, а на площади Тахрир в окружении своего любимого народа. И тогда я, Саддам Хусейн, президент Ирака, на глазах у представителей средств массовой информации всего мира сожгу американскую Декларацию независимости.

Ханна лежала без сна в своей кровати казарменного типа, чувствуя себя как тринадцать лет назад, когда она ребёнком проводила свою первую ночь в школе-интернате.

Она взяла чемоданы Каримы Саиб с ленты транспортёра в аэропорту Шарль де Голль, содрогаясь при мысли, что там может быть внутри.

Шофёр подобрал её, как было обещано, но за всю дорогу не проронил ни слова, так что, когда они подъехали к посольству Иордании, она не имела ни малейшего представления о том, что её там ожидало.

Красивое старое здание, поразившее её своими размерами, стояло в глубине бульвара Мориса Барре и принадлежало раньше покойному Ага-хану. Иорданцы, не желавшие ссориться с Саддамом, отвели под его представительство целых два этажа.

Первым, кого Ханна встретила, войдя в представительство, был его главный администратор Абдул Канук. Своим видом он совсем не походил на дипломата, а когда раскрыл рот, она ещё больше укрепилась в этом мнении. Канук проинформировал её, что посол и старшая секретарша заняты на совещании и что ей надлежит распаковать вещи и ждать в своей комнате, пока её не вызовут.

Её тесная комнатушка, где едва помещались кровать и два чемодана, очевидно, раньше была кладовкой, предположила Ханна. Вскрыв наконец чемоданы Каримы Саиб, она быстро обнаружила, что из всего находящегося в них гардероба ей подходят только туфли, и не знала, радоваться ли ей, видя вкус Каримы, или расстраиваться из-за того, что у неё совсем мало собственных вещей.

Муна Ахмед, старшая секретарша, присоединилась к ней за ужином на кухне позднее вечером. Секретари-машинистки в посольстве, похоже, приравнивались к обслуживающему персоналу. Однако Ханне удалось создать у Муны впечатление, что здесь лучше, чем она рассчитывала, тем более что для них все ограничивалось лишь той частью посольства, где находилось представительство. Муна пояснила ей, что хотя посол Ирака в табели о рангах дипломатического корпуса во Франции занимает место лишь главы представительства, они всегда должны называть его «ваше превосходительство» или «посол».

Несколько первых рабочих дней Ханна сидела в приёмной посла по другую сторону стола Муны и в основном стучала на пишущей машинке. Она быстро обнаружила, что на неё никто не обращает внимания, пока она справляется со всем, что посол оставляет ей на своём диктофоне. На самом деле ей даже пришлось снизить скорость, чтобы не выставлять Муну в невыгодном свете. Единственное, что она всегда забывала, так это надевать свои очки без диоптрий.