потом внести мелкие изменения в соответствии с непосредственными измерениями на месте, как это всегда и делается с планами такого рода. Но по счастливой случайности раздобыл я затем большую карту работы ____, датированную тем же годом, и обнаружил, что та, какой пользовался я, настолько неверная, что труд мой никуда не годится. Впрочем, я произвел <наскоро> новые грубые подсчеты и пришел к выводу, что система дамб, как каменных, так и земляных, которой Петербург следует огородить, обойдется не больше чем в 26 миллионов рублей. Быть может, потребуется также спускной канал со шлюзами, который начнется у большой излучины Невы, где эта величавая река течет уже не с юга на север, а с востока на запад; канал же этот будет стоить в пять раз больше названной суммы. Важнейший вопрос о том, нужен такой канал или нет, решить можно только после нивелирования <очень точного> и измерения того количества воды, какое река переносит за определенное время, – работы, для которой потребен человек очень опытный, ибо ошибки здесь непростительны. <Сей пункт большой осторожности требует.>

Непостижимо, как мог основатель Петербурга, который в Голландии бывал и голландцев в свою службу нанимал, не заложить свою новую столицу там, где Нева с юга на север течет, в месте, для океана недоступном, где порт был бы совершенно безопасным, – и как мог он, напротив, расположив ее в месте столь ненадежном, ничего не сделать, чтобы ее от океана защитить. Еще более непостижимо, что после нескольких гибельных наводнений ничего не было сделано в этом отношении и в течение целого столетия.

Быть может, полагали это предприятие несбыточным? Но опыт Голландии обратное доказывает. Быть может, опасались расходов? Но ущерб, причиненный одним-единственным наводнением, таким расходам равняется или даже их превосходит, а за жизнь тысяч людей, жертвою стихии сделавшихся 7 ноября, какую назначим цену? А разве тревога, которая великую столицу охватывает при каждой буре, – безделица?

Государь! Вот вопросы, которые сами Вы задаете поколению века прошедшего. А нам потомки зададут их, если оставим мы Петербург во власти подобных бедствий. Есть и другие соображения, подкрепляющие вышесказанные. Многие опасаются весьма основательно, как бы 7 ноября не нанесло сокрушительный удар по доверию к торговле петербургской. Этот удар смягчить невозможно, если потери преуменьшать, <которые торговля понесла, а главное> если ничего не предпринять для того, чтобы они вновь не повторились. Всего один способ существует возвратить чувство безопасности иностранным купцам – это если правительство объявит, что начнутся нынешней весной работы, которые Петербург предохранят от ярости морской, а за приготовления к этому примутся уже нынешней зимой.

Другая причина начать действовать, еще более настоятельная, в том заключается, что подобные бури, очень возможно, повторяться будут нередко, до тех пор, пока климат в наших краях не примет привычную свою форму, до тех пор, пока лето у нас будет оставаться холодным и дождливым, а зима, против обыкновения, мягкой. <Время больших бурь наступает при переходе от лета к зиме и от зимы к лету (кто не слышал о грозах в равноденствие?), тогда, когда природа великие преобразования производит в атмосфере, как будто для перемены декораций. В обеих Индиях примерно то же случается при переходе от одного муссона к другому и на всех морях после долгого затишья. Этот страх вполне обоснованный опору находит в> Можно также, не предаваясь пророчествам метеорологическим, оценить эпоху, в которую мы вступили, как весьма зловещую, ведь только с 1720 по 1730 год произошло в Петербурге пять крупных наводнений[660], а с тех пор сильные ветры с запада, юго-запада и северо-запада, начинающиеся в октябре месяце, почти никогда дуть не переставали.

Итак, Государь, возьмите это дело в свои руки. Станьте ангелом-хранителем Петербурга. Защитите столицу Вашу от ярости океана. Времени терять нельзя; трех месяцев, которые после обсуждения плана останутся, от силы хватит на то, чтобы начать приготовления столь же многочисленные, сколь и неотложные к весенним работам. Позвольте мне в них свой слабый вклад внести. Я вновь за свой труд возьмусь. Благоволите мне сказать, что согласны его почтить своим вниманием. Одна строчка Вашей рукой с лихвой вознаградит меня за огорчения, причиненные необходимостью все переделать <Неужели стал я этого недостоин, хотя одиннадцать лет имел честь от Вас столько писем получать? Не упускаю ни одного случая быть полезным.>, и неужели откажете Вы мне в сем, невзирая на любовь мою к Вам и на усердие, с каким ловлю я все случаи пользу принести знаниями своими и деяниями?

Ваш Паррот

212. Г. Ф. Паррот – Александру I

Дерпт, 10 января 1825 г.

Государь!

Выезжаю я в Петербург и прибуду туда одновременно с этим письмом. Еду представить Вам мой труд и надеюсь, что не откажетесь Вы взглянуть на него и на его автора и тем даровать ему самую желанную награду. Еду в Петербург также и для того, чтобы своим присутствием ускорить окончательное решение. Ведь если работы должны весной начаться, времени терять нельзя. Кроме тех причин не откладывать начало работ, какие я приводил в последнем письме, есть и еще одна, первая мысль о которой привела меня в дрожь. Вообразите, Государь, что во время наводнения и урагана, подобных тем, какие 7 ноября приключились, вспыхнет пожар. Что станется с Петербургом и его жителями? Не хочу рисовать ужасную эту сцену. Но она возможна!

<Да хранит Вас Господь от такого несчастья.>

Доканчиваю последнюю страницу моего плана.

Ваш Паррот

Строки эти были уже написаны, когда получил я официальную бумагу от моего Министра, где по приказанию Его Императорского Величества сообщают мне, что «как уже представлено было множество проектов такого рода, Вам надлежит и Ваш представить в Главное управление путей сообщения Его Императорского Высочества Принца Вюртембергского»[661].

Порву ли теперь свое письмо? – Нет. Дерзаю просить Вас, Государь, в мое сердце заглянуть. Увидите там, Государь, только упорство, надежду, привязанность к Вашей дражайшей особе, которую ничто победить не может.

Принимаете Вы архитекторов, которые представляют Вам планы обычных зданий, а меня отсылаете в Управление, которое охотно обойдется как со школяром (уже дважды это произошло, и в деле о карнизах, и в деле о казармах[662]) с человеком моего возраста, ученым, <чья слава> чье имя во всех европейских странах известно. <Честь народного просвещения в том заинтересована, чтобы со мною так не обходились.>

Не боюсь, Государь, <испытаний> научных дискуссий; напротив, надеялся, что вверите Вы общую идею защиты Вашей столицы от наводнений и снабжения ее гидротехническими сооружениями, которых ей от основания