открывал, но выбросить было нельзя. В коробке лежали ноты, в которых невозможно было разобраться, не зная нотной грамоты, и лишь на дне притаилась маленькая голубая книжечка, в которой были понятные ей, Зое, буквы и слова. На корешке красным фломастером было написано: Angy Reuven. Зоя долго всматривалась в эти два слова, не веря своим глазам. Как если бы человек, которого она долго считала погибшим, вдруг прислал бы ей открытку.

– Что это? – спросила Зумруд. – Что там написано?

– Энжи. Реувен.

– Внутри, внутри что?

– Внутри… это дневник, – прошептала Зоя, – мамин дневник.

– А больше ничего нет?

– Нет, только ноты и дневник.

– Это не то… в дневнике Анжелы нам ответов не найти. Давай посмотрим, может, ключ ещё к каким замкам подходит?

Зоя отдала бабушке ключ, но как та ни старалась, открыть больше ничего не удавалось. Они решили всё вернуть на место. Не дай бог, Боря вернётся и увидит… Зоя спешно, чтобы не увидела бабушка, сунула книжечку под одежду и, закрыв дверь шкафа, вернула связку в сейф, а ключ от сейфа – в «Дон Кихота». Проверила, что все книги стоят ровно, для надёжности протёрла рукавом толстовки ручку шкафа и корешки книг. В это время Зумруд вглядывалась в письменный стол Бори, как будто надеясь на то, что идеально протёртый, без единой пылинки стол с водружённым на нём белым компьютером, со стоящим с левой стороны золотистым ноутбуком даст ей ответы на вопросы. Но не было ничего лишнего, разве что выглядывает из-под ноутбука уголок белого листа. Зумруд приподняла ноутбук и увидела, что на листе был написан какой-то текст, по всей видимости, письмо. Борин почерк.

– Зоя… – прошептала Зумруд, – здесь кое-что есть. Смотри.

– Дорогая Энжи, – прочитала шёпотом Зоя. – Это письмо. Датировано сегодняшним днём. Он что, пишет письмо маме? Может, это не маме?

– Энжи у него одна, – со вздохом произнесла Зумруд. – Что он пишет?

– Впервые я радуюсь, что тебя нет рядом, – прочла Зоя. – Здесь такое творится! Надеюсь, у тебя всё тихо. Ты же знаешь, у нас проблемы со звуковыми волнами. Природа стала воспринимать звуки как угрозу. Музыка запрещена. Музыкальные театры закрыты. Но я готов пойти на любой риск, лишь бы ты вернулась…

Зоя посмотрела бабушке в глаза.

– Письмо недописано.

– Зоя, – медленно произнесла Зумруд. – У Бори расстройство. Он стал видеть то, чего нет на самом деле. Ему нужна помощь врача, иначе он не справится. Мы все не справимся. Меня он не послушается, но ради тебя он сделает всё. Он тебе доверил ключ от сейфа… Уговори его обратиться к врачу.

– К какому врачу?

Зумруд достала из кармана халата пожелтевшую визитку и протянула Зое.

– Профессор Кон, – прочитала Зоя. – Психиатр?

– Это не просто психиатр. Он – волшебник. Таких, как он, больше нет. Он Беню вытащил… и Боре поможет, если только Боря даст себе помочь.

– Бабушка, ты хочешь сказать, что дядя Боря – псих? Только потому, что он пару раз выстрелил из ружья по воробьям, только потому, что он написал письмо человеку, который его, возможно, никогда не услышит, только потому, что он нуждается в уединении и выстроил для себя бункер, и потому, что он слишком тревожится за нас? Нет, бабушка, я не смогу ему этого сказать, не смогу заставить его пойти к психиатру. Если я ему это предложу, я уже никогда не смогу восстановить его доверия, никогда не смогу посмотреть ему в глаза. Я как будто скажу ему, что он хуже меня, и одним словом перечеркну всё, что он сделал для меня. Я тоже, если ты помнишь, в детстве вела себя чудовищно, и кое-кто в школе даже называл меня сумасшедшей. Он всегда ходил на эти дурацкие родительские собрания и выслушивал бесконечные жалобы и от учителей, и от родителей, меня даже предлагали исключить из школы… Но сколько бы учителя и мамаши ни жаловались, он всегда, повторяю – всегда! – был на моей стороне. Я думаю, бабушка, что он заслуживает того же от меня. Я буду на его стороне, чего бы мне это ни стоило. И если я лично увижу, что нам не справиться своими силами, тогда я воспользуюсь этой визиткой. Но не жди от меня, что я тут же побегу его уговаривать…

Зумруд вздохнула. Ей очень хотелось верить в то, что всё уляжется само собой.

Когда Зумруд ушла на летнюю кухню, Зоя быстро прошла в свою комнату и закрыла дверь на ключ, потом задвинула шторы и, включив настольную лампу, освещающую лишь маленький пятачок под ней, оставляя всё остальное пространство комнаты во тьме, выудила из-под толстовки своё сокровище – украденное из пыльного ящика, из платяного шкафа – мамин дневник. В этих поблёкших строчках была душа её матери, она красным маяком вдруг замерцала в глубине Зоиных глаз. Оказывается, её мама действительно существовала, а не была лишь смутным рисунком на запотевшем окне, не жгучей тоской; она была – стояла, ходила, говорила, чувствовала, сидела так же, как Зоя прямо сейчас, со сгорбленной спиной над письменным столом, прикрывая записи ладонью, чтобы никто не увидел её тайны, и аккуратным почерком выводила слова, в которые Зоя теперь впивалась воспалённым взглядом.

6

Апрель 1993

Мне кажется, я могу изменить мир. Кто, если не я? Покормить бездомного – не такое уж геройство и тем более не преступление. Но все почему-то ругаются, соседи кричат, зачем бомжа привечаешь? Весь подъезд провонял. А я не понимаю, как можно называться хомо сапиенсом, если твои мелочные удобства ценнее целого человека, у него тоже есть сердце, мозг, кости, глаза, уши! пальцы! горло! ноги, нос, кожа… Он такой же, как мы, и звать его – Макар. Я говорю родителям: «Я не съем столько, отнесу Макару», а мама с папой морщатся: «Смотри осторожно, бомжи бывают злые».

Апрель 1993–2

Я себя чувствую цветком, над которым постелили асфальт. Этот асфальт состоит из страхов, боли, неверия в себя. Для того, чтобы пробиться сквозь асфальт, надо лишь поверить, что мне это по силам, и искать лазейки. Как цветок, я сначала должна накапливать воду, энергию и давление. Я не смогу вырасти без воды, тепла и покоя.

Май 1993

Теплынь на улице. Скоро экзамены, я волнуюсь. Рассказала Макару, что учусь в музучилище. Он на следующий день подарил мне бутылку сладкого лимонада. Зачем, говорю, потратил на меня деньги. Но на самом деле я очень обрадовалась, хоть мне и нельзя лимонада. Подумала, ну ничего, один глоток можно. Подожди, говорю, я сейчас