Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я ничего не могла с собой поделать. Перечеркнула все мамины усилия.
Родители не разговаривали со мной два часа, а потом папа сказал маме, я подслушала:
– Да ладно, пару дней позабирает, а потом поймёт, что не для него она. Разве ты не видишь, что им и говорить-то не о чём? А вопрос безопасности я с ним ещё обсужу.
– Ну, может ты и прав, – сказала мама. – Для Энжи совсем неплохо, что у неё появился ухажёр. Пусть знает, что она не только пианистка и пациентка, но ещё и красивая девушка.
Как же я люблю своих родителей!
Май 1993–8
Чувствую себя ужасно глупо. Надо было сразу сказать ему, что у меня диабет. В первый же день, безо всяких Сибелиусов. Хвать – и диагнозом по голове. Почему-то родители не захотели… А теперь – мучение. Оттягиваю, а потом будет поздно. Некрасиво это.
Май 1993–9
Я ужасная трусиха. Когда он говорил мне о шубном производстве, я вместо того, чтобы слушать его внимательно, думала о своём. Крутились на языке правильные фразы. Мне кажется, сказать это – словно вонзить нож себе в сердце. «Гриша, ты знаешь, у меня диабет». А потом выдерживать молчание, сочувствие, жалость. Нет, я не смогу. Не только потому, что карамель во рту исчезнет, а останется один цикорий, который я ненавижу, но ещё по какой-то другой причине.
01.06.1993
Ну вот и всё. Мама всё рассказала его маме. Благо есть телефон. Мама извинилась перед Зумруд, сказала, что не думала, что Гриша будет таким настойчивым. Если бы знала, на первой встрече сразу бы сказала – а так, зачем людям про свои болячки рассказывать? Зумруд поблагодарила её, распрощались они хорошими знакомыми. Вот и всё. Закончилось. Это был мой мираж. И карамель во рту испарилась, теперь ацетон ещё настойчивее, как будто за те пару недель, что я его не чувствовала, он удвоил власть надо мной.
02. 06.1993
Выпускной на носу, экзамены на носу, а я хочу только спать. Ничего не хочется. Ни писать, ни играть, ни сочинять. Только забыться.
03.06.1993
Мама говорит, что кто-то позвонил в дверь и убежал. Оставил букетик полевых ромашек и запечатанную в конверт записку. Пишет он по-русски, конечно, с чудовищными ошибками, но мне плевать. Завтра в 16.00 они будут ждать меня у выхода из училища.
04.06.1993
Он ни слова не сказал мне о том, узнал ли от своей матери. Молчит, как стена. Только с Барухом болтаем. Если бы не он, я бы умерла от волнения. Пытаюсь выяснить по косвенным признакам, а он, кажется, даже не замечает этого.
06. 06.1993
Он знает. Сегодня это стало очевидным. Когда он привёз меня домой, мы с Б. пошли к подъезду, а он достал из багажника коробку. Дома открыла – а она доверху забита израильскими сладостями – без сахара, без муки. У своих израильских родственников заказал. Я убежала в комнату, не могла этого вынести. Какая глупая. Надо было поблагодарить. Они с Б. немного ещё посидели и ушли. Б. от скуки вырвал кукушку из часов.
25.12.1994
Разве не все мелодии уже написаны? Кому я могу что-то доказать? Сказала папе, что хочу бросить училище, потому что всё это бессмысленно и никому не нужно.
– А разве ты делаешь это для кого-то? – спросил папа. – Нет, ты делаешь это только для себя. Слушатели вторичны. Главное – понимать, что музыка – это и есть ты. А так, конечно, бросай. Никто никогда тебя не заставит. Выйдешь замуж, нарожаешь детишек, станешь, как все. Нам с матерью от этого сплошная выгода.
Неприятно было это слышать.
10.04.1995
Когда я во сне переливала мёд из большой банки в маленькую, в неё упала ложка. Я пыталась достать ложку со дна и измазала руки. Мне было очень жалко смывать мёд с рук, и я их облизала. А потом вспомнила, чем это грозит, и села ждать результата. Вдруг в проёме появился Бетховен. Именно такой, каким мы его знаем по картинам. У меня затряслись руки. Он крикнул: «У тебя есть громкий клавир?» Я ответила: «У меня есть фортепиано с педалями для крещендо и диминуэндо». Он сказал: «Ну давай, показывай, что у тебя есть». Я отдала ему все свои пьесы, сверху лежали самые ранние, снизу – поздние. Он просмотрел мои детские пьески, нахмурился, пробурчал:
– Скверно, скверно.
Я спросила:
– Почему?
Он ответил:
– Здесь у тебя только тоника, доминанта и немного субдоминанта. Этого недостаточно, чтобы создать нормальную мелодию. Где мелодика, гармония, фраза?
Тогда я вытащила из стопки другую пьесу, написанную мной в 11 лет. Она была построена на ползучей гармонии и усложнённом языке. Я этой пьесой гордилась, потому что она была включена в сборник лучших произведений молодых композиторов края. Но Бетховен снова был недоволен. Он сказал:
– Рановато тебе на композиторский. Подучись ещё игре на клавире. Овладей им в совершенстве. Клавир – единственный инструмент, на котором можно сыграть симфонию, он обладает множеством голосов. А ты создаёшь для него простые мелодии, для которых и скрипки достаточно.
На этих словах Бетховен растаял, а наутро я решила поступать на исполнительский, а не на композиторский, как планировала раньше. Зинаида Яковлевна была очень довольна. Она сказала: композиторов сейчас как собак нерезаных, а талантливых исполнителей мало.
30 августа 1995
Ну вот и всё. Музыка – в прошлом, а в настоящем только тишина и вязкое, засасывающее одиночество. Гришу жаль, он изо всех сил старается меня утешить. У нас медовый месяц, а я не могу ничего с собой поделать. Из-за чувства вины ещё хуже. Была Анжела Музыковна, и нет больше Анжелы Музыковны. Как там у Мандельштама… Жил Александр Герцович, еврейский музыкант, он Шуберта наверчивал, как чистый бриллиант. И всласть, с утра до вечера, затверженную вхруст, одну сонату вечную играл он наизусть. Что, Александр Герцович, на улице темно? Брось, Александр Сердцевич, чего там, всё равно! Пускай там итальяночка, покуда снег хрустит, на узеньких на саночках за Шубертом летит. Нам с музыкой-голубою не страшно умереть. Там хоть вороньей шубою на вешалке висеть… Всё, Александр Герцович, заверчено давно. Брось, Александр Скерцович. Чего там! Всё равно!
…Вот я и превратилась в воронью шубу.
17.04.1999
Люди состоят из разных субстанций,