– Вы хотите сказать, дочь Валентины Захаровны именнотакая?

– Да, она из этих, с ограниченной душой. Представь, чтокаждый человек несет с собой мешок, в котором помещаются любовь, ненависть,обиды, обязательства… В твоем мешке было бы много несбывшихся надежд и огромнаяохапка мечтаний – довольно ничтожных, к слову сказать. А у дочери Мурашовой –всепоглощающая любовь к одному человеку, вытеснившая из мешка то, чего там итак было не слишком много: доброту, благодарность, порядочность, в концеконцов… Весь свой мир она свела к одному мужчине, вокруг которого и существует,забыв обо всем остальном. Собственно говоря, это история обычной человеческойнеблагодарности.

– Неужели дочь совсем не видится с ВалентинойЗахаровной?

– Отчего же, видится. Изредка. Но с тех пор как девочкавышла замуж, она довольно спокойно вычеркнула мать из своей жизни как человека,полностью исполнившего свою биологическую функцию. Пойми, она в ней попросту ненуждается.

– Так не бывает, – содрогнулась Юлька.

– Разве? Бывает. Взять хоть тебя… Почему ты никогда незвонишь своей матери?

– Она… она умерла.

– Ясно. Но хоть отец-то твой жив?

Юлька молчала.

– Значит, жив. И у тебя нет потребности в общении сним. Вот и у дочери Валентины нет такой потребности. Нужда в матери могла быпоявиться, случись в ее жизни что-нибудь такое, в чем муж не смог бы стать ейопорой. Тогда эта прелестная эгоистка с незамутненным сознанием немедленнобросилась бы к маме за утешением, потому что одна она существовать не может,как плющ, которому непременно нужно вокруг чего-нибудь обвиться. И обвилась бывокруг Валентины, искренне полагая, что всегда любила и продолжает любить своюмамочку.

Сарказм и ледяное презрение, которые Юлька услышала в голосеКонецкой, заставили ее опасливо покоситься на старуху. «Чего доброго, сейчас идо моих прегрешений очередь дойдет». Но Марта Рудольфовна замолчала,задумавшись о чем-то своем.

– Это ведь предательство, самое настоящее, –сказала Юлька о дочери Мурашовой и, не удержавшись, добавила: – Меня тоже такпредали однажды. У меня был друг… мой парень… он меня взял и просто так бросил,представляете?! Без всякой причины! Все было хорошо, а потом он сказал, чтобольше не будет со мной встречаться.

– В твоем случае это было вовсе непредательство, – мимоходом обронила старуха, продолжая думать о чем-тосвоем, и Юлька во все глаза уставилась на нее.

– То есть как это?! – От возмущения она дажезабыла добавить «Марта Рудольфовна». – То есть как это не предательство?!Он меня бросил, вы понимаете?! Ни с того ни с сего!

Конецкая вздохнула, покачала головой.

– Попробую тебе объяснить… Есть люди, которые меняютсяпод влиянием обстоятельств. Ты видишь: вот человек потерял работу, нашел себепару, долго лечил заболевшего родственника, тяжело ссорился и мирился с другом– и менялся, менялся, менялся! Взрослел, учился ни у кого не просить жалости,одновременно сам учился жалеть, увидел, какие разрушительные последствия можетповлечь за собой доброта, стал жестче. Представила? И все происходящееотражается на нем, меняет его изнутри, и постепенно он становится другимчеловеком.

Юлька кивнула – пока ничего сложного Марта Рудольфовна несказала.

– А есть такие, которые эту огромную работу проделываютвнутри себя, незаметно. У них нет видимых посторонним людям спусковых крючков –точнее, есть, но они прячутся, как лист в кроне дерева. Эти люди смотрят глупыйфильм – и выходят из кинозала изменившимися. Они рассматривают двух подростков,целующихся на эскалаторе, – и понимают что-то такое о любви, чего непонимали раньше. И в одно прекрасное утро ты смотришь на человека – а он ужедругой. «Да он предатель!» – возмущенно выкрикиваешь ты очередную глупость, авсе потому, что преображение совершилось не на твоих глазах. Ты пропустиласамое главное.

Юлька молчала, осмысливая сказанное. Хотела что-то спроситьи уже открыла рот, но тут в гостиную снова заглянула Лия.

– Можно я книжку возьму? – попросила она.

– Вале почитать? – живо спросила Конецкая. –Она не спит?

– Нет, уснула. Я себе хочу взять.

– А…. Тогда бери и иди отсюда, – равнодушноприказала Марта Рудольфовна.

Высокомерное обращение с сиделкой резануло Юльку. Накакое-то время, пока Конецкая рассказывала Юльке о дочери Мурашовой, ейпоказалось, что старуха – вовсе не такое чудовище, каким виделась ей все этовремя. Она говорила с Юлькой так, словно делилась чем-то важным для себя,доверяла ей то, что не доверила бы постороннему человеку, и от этойоткровенности в ней появилась уязвимость. «Уязвимость, как же! – мысленнофыркнула Юлька, издеваясь сама над собой. – Не чудовище?! Ха! Она иВалентину Захаровну держит при себе для развлечения». – «Как и тебя,голубушка, как и тебя», – напомнил внутренний голос с интонациями самойМарты Рудольфовны.

– Что ты там начала говорить? – осведомиласьстаруха, когда Лия вышла из комнаты с книгой в руках.

– Ничего, – покачала головой Юлька. – Хотелапожелать вам спокойной ночи, Марта Рудольфовна.

Ковригин стоял возле школы, засунув руки в карманы, итерпеливо ждал. На правой руке болтались четки, привезенные им изТибета, – длинные, очень тяжелые, из пятидесяти трех рифленых железныхзерен. Когда Василия спрашивали, зачем ему такое безобразие и почему бы ему некупить красивую вещь, он всегда отшучивался. По утрам таким же обязательным,как умывание, для него было десятиминутное занятие: сначала четки превращалисьв цепь, которую он раскручивал перед собою так, что невозможно было различитьни одного зерна, затем, молниеносно обернутые вокруг кулака, – в кастет. Сэтими четками Ковригин многое умел делать и никогда не делился своим умением нис кем – кроме тех, кто всем своим поведением молил его об этом. Обычно это случалосьночью в каком-нибудь глухом районе. После демонстрации умения Ковригинтщательно мыл свои четки, вытирал насухо, следя, чтобы не осталась на нихкровь, и продолжал заниматься по утрам.

Поначалу он хотел зайти внутрь школы, но, к его изумлению,выяснилось, что охранник не пустит его без пропуска. Невыразительное смуглоелицо охранника было лишено всяких эмоций – словно поставили голема, научили егозакрывать собою проход и качать головой, как болванчик.

Размышляя о том, что он проходил в куда более труднодоступныеместа, чем общеобразовательная школа, и насмехаясь над самим собой, Василийпропустил момент, когда Дубровина вышла из здания, и спохватился лишь тогда,когда она прошла мимо.

– Ольга Сергеевна!

Он припустил за женщиной следом, и она остановилась,удивленно взглянув на него.

– Вася? Здравствуйте…

Подтянутая, держащая себя в хорошей физической форме – отЛены Ковригин знал, что ее мать фанат здорового образа жизни, – сприродным румянцем на скулах, она показалась ему типичной образцовой учительницейс плаката. Она не выглядела ни на день моложе своих пятидесяти пяти лет, да ине прилагала к этому усилий. Длинная синяя юбка в складку, блузка с кружевнымворотничком, тупоносые туфли и собранный на затылке пучок – Василию захотелосьрасчехлить камеру и запечатлеть Ольгу Сергеевну на фоне красного кирпичногоздания школы с букетом гладиолусов в руках – вечных первосентябрьских цветов.Чем-то она сама неуловимо напоминала ему этот цветок: красивый, но начистолишенный аромата.