Храма, но, несмотря на это, именно теперь я ощутил беспредельность его сводов. И чувство абсолютного одиночества опять посетило меня.

Что-то подобное я уже испытал в августе, когда вышел ночью под звездное небо Меатиды. До этого я видел его сотню раз, это черное небо с огромными звездными маяками. Но в ту ночь я как бы впервые остался с ним один на один и был испуган его бездонным космическим равнодушием.

Помню, как искал спасения в низенькой пристройке к рыбацкой хате, зажег там свет и радовался тесноте грубо беленой известью комнатки, укрывающей меня от моих собственных страхов.

И все-таки это было совсем иное одиночество. На этот раз Бесконечность не испугала меня. Напротив, откуда-то из ее глубин изливалось на меня тепло и утешение. Мне даже почудилось, что я вспомнил что-то о маме. Ну, не событие, а запах какой-то ощутил: особенный, родной, который раньше не вспоминался. Может, действительно мама моя была где-то рядом…невидимая глазами…

В этот момент рядом гулко прозвучали в Храмовой тишине чьи-то шаги. Я вздрогнул, огляделся и увидел обыкновенного пожилого охранника в пятнистой куртке, спешившего со связкой ключей к главному входу.

Свеча, по-прежнему, горела, тихо потрескивая и слегка колеблясь своим золотым огненным куполом, но ощущение маминого присутствия исчезло.

Я вздохнул и направился к Иверской иконе, возле которой стоял отец Николай и о чем-то очень тихо говорил с высоким молодым человеком в темной длиннополой одежде. Увидев меня, батюшка что-то сказал собеседнику, тот поклонился и приложился губами к руке старика, который перекрестил его коротко остриженную голову. Потом отец Николай сделал мне знак подойти поближе. Опять обнял меня за плечи и подвел к совершенно темной от времени большой иконе. Она стояла в отдельном резном киоте. Возле нее догорало много свечей. Освещенный ими серебряный оклад источал мягкое мерцающее сияние.

Я взял свечу из рук отца Николая и вопросительно взглянул на него.

— Ступай, поставь свечу Заступнице нашей перед Господом. Она всех сирот пригревает, а материнским Душам утешение дает.

Парень, который отошел от батюшки, опустился в это время на колени перед Иконой и поклонился ей до земли. Потом встал, поднялся к ней по ступенькам и приложился к ногам Младенца и рукам Богоматери губами и лбом.

— Вдвоем с отцом, Юра, живете или мачеха есть? — спросил отец Николай.

Я ужасно покраснел.

— Папа один… то есть мы вдвоем с папой живем.

— Ну, и хорошо, ну, и ладно… Так ты поставь свечу и приложись к Иконе, приласкайся.

Я подошел к огромному начищенному до блеска напольному подсвечнику, зажег и поставил свечу, а потом на ватных ногах поднялся по ступенькам и ужасно неловко ткнулся лицом в стекло. Не губами, а как-то носом, потому что не смог рассчитать расстояние. Испугавшись, что сделал все не так, как надо, я поднял голову и вдруг…из темноты глянул на меня один печальный живой глаз, наружный угол которого был скорбно оттянут тяжелой слезой.

Я разволновался, неловко шагнул назад, оступился и упал бы, наверное, не поддержи меня маленький священник.

— Ну, идем, идем, посидим на скамеечке. Удостоила, стало быть, Заступница.

Мы сели на одну из коротких широких скамеечек в приделе Петра и Павла. Отец Николай откинулся на спинку скамьи, глаза прикрыл и как будто задремал. У меня же сердце колотилось о ребра с такой силой, что стук этот, думал я, по всему Храму слышен был.

— Не успокоишься никак? Это ничего. Ты о Божьей Матери разумом знал, а теперь вот душой встретился.

Сказав это, отец Николай с осторожностью очень старого человека поднялся со скамьи.

— Пойдем, милый. Не будем Марию в грех вводить. И то, домой ей пора. А бутылочка для святой воды у тебя есть?

— Н-н-нет! — растерянно ответил я, не понимая, как он угадал, почему я пришел в церковь.

— Ну, ничего, попросим Марию. Она какой-никакой сосуд нам найдет. Дома Богородичную молитву и Отче наш прочти по три раза, умойся святой водой и ложись спать. Господь все управит…

Дома я отыскал свою Детскую Библию, а в ней маленькую книжечку «Молитвы для мальчиков» — давний подарок Марго.

Перед утром мне приснилась Меатида. Я лежал на песке, а рядом сидел отец. Мне было жарко, и солнце слепило даже через закрытые веки. Хотел сказать:

— Па, переставь зонт!

Но не мог. Язык меня не слушался. Тогда, делая над собой невероятное усилие, я открыл глаза и…проснулся.

На краю кровати у меня в ногах сидел папа. На нем был незнакомый серый свитер, похожий на кольчугу, а лицо выглядело осунувшимся и усталым, каким обычно становилось после дорожной бессонницы. Упираясь рукой об одеяло у самой стены, он наклонился и смотрел на меня, и уголки его четко очерченного твердого рта подрагивали в улыбке.

В комнате было темно. Светился только дверной проем.

Какая-то вязкая сонливость сковала меня по рукам и ногам. Единственное, что я смог сделать — дотянуться пальцами до его прохладной руки. И тут меня вновь поглотил сон.

Проснувшись во второй раз, уже окончательно, я довольно долго лежал, соображая, действительно ли папа приехал или это был сон.

Прислушался.

Вот кто-то хлопнул дверью в ванной. Ну, это мог быть и Стоян, если не задержался в больнице.

Возня в кухне…Смех…дуэтом!

Я быстро сел на кровати.

Шаги в гостиной … и голос…папин!!

— Что ты чашку как краба пятерней сверху хватаешь! Кипяток же! Дай сюда!

После этого кто-то наткнулся на кресло и на него же плюхнулся.

— Послушай, ну как это ты? Ведь вчера в восемь…

— Господи, да что же это с вами?! Смотрите на меня, как на призрак Отца Гамлета! Может, мне возвратиться в Питер?

— Но ты же сам меня уверял…

— Уверял! А потом вдруг встал, схватил кейс и на вокзал.

— Тебе что, может Голос был, как Иеремии?

— Может и Голос. Ну, вот представь: сижу, пишу конспект лекции и вдруг чувствую, что должен ехать. Вот и объясняй, как хочешь.

— А вещи?

— Да пришлют вещи, нужно только позвонить, предупредить, а то ведь в розыск подадут. И вообще, почему это вещи мои тебя интересуют, а Стоянчик?

Там, между прочим, целый ящик книг. Так что придется вам с Юркой попыхтеть. Или ты только на подарки рассчитывал?

— А почему бы нет?

— Потерпите!

— Эх ты! А мы тебе сюрприз готовили, повидло варили…

— Знаю, слышал. И в банки для анализов раскладывали.

— Ну, Юрка! Раскололся, паршивец!

— Ладно. Не стенай! Сейчас получишь Питерскую шоколадку в виде аванса.

Тут я окончательно пришел в себя и рванул к