– Убирайтесь вон, – тяжело дыша, сказала старуха. – И не смейте никогда появляться в этом до…

Она не успела закончить. Лицо ее внезапно изменилось, как будто разом выцвело, она коротко всхлипнула и начала падать. Не оседать, подгибая колени, а падать плашмя, вперед, лицом вниз. Хорошо, что я стояла близко, я успела подхватить ее.

Сзади глухо вскрикнули мужчины, завизжала кузина Лера. Я с трудом подтащила старуху к креслу, свалила на него и лихорадочно стала искать пульс. Кто-то сзади хватал меня за руки, пытаясь оттащить от старухи, я, не глядя, саданула его локтем и, кажется, попала.

Пульса не было, дыхания тоже… Я резко обернулась, и они все отпрянули от меня, наверное, испугались выражения моего лица.

– Быстро вызывайте «Скорую»! – заорала я. – Быстро, а то я не знаю, что сделаю! Поубиваю всех на фиг!

Лера схватила телефон, висевший у нее на шее, стала торопливо нажимать кнопки.

– Ты!.. – Я ткнула пальцем в рослого Олега. – Помогай мне! Ее надо положить на пол. Остальные отошли!

Олег нерешительно затоптался возле кресла. Вот кретин!

– Помогай, не тупи!!! – опять заорала я. Бери ее за плечи!

Вдвоем мы стащили бабку с кресла и уложили на ковер. Я разодрала на ней блузку, под руку мне скользнул золотой медальон на тонкой цепочке. Я не стала терять время, чтобы снять его, просто отбросила медальон бабке за плечо и начала делать закрытый массаж сердца и дыхание «рот в рот».

Я умею это делать. Когда-то наша директриса Ирина Васильевна заставила всех нас пройти обучение на курсах оказания первой помощи. «Девочки, – говорила она. – Через нашу библиотеку ежедневно проходят сотни людей, и у каждого из них могут быть проблемы. Мы с вами за них отвечаем и должны быть во всеоружии!»

Время от времени эта наука нам пригождается. Случается всякое – гипертонические кризы у пожилых преподавателей, носовые кровотечения и обмороки у студентов, особенно во время сессии. Однажды случился даже эпилептический припадок. А один раз в моем читальном зале у студентки начались преждевременные роды. И мы с Веркой, которая примчалась мне на помощь, все сделали правильно, благополучно додержали девчонку до прибытия «Скорой». Мы бы, наверное, и роды приняли, если бы врачи опоздали.

Поэтому сейчас я знала, что делать, и действовала решительно. Я делала глубокий вдох, с силой выдыхала воздух в бабкин рот, а потом несколькими сильными толчками массировала грудину. Я старалась ни о чем не думать, только работать и не вглядываться в мертвое лицо старухи.

Вокруг что-то происходило, кто-то подходил и что-то говорил, в дверях гостиной мелькали какие-то лица, но я ни на что не обращала внимания. Вдох-вы-ы-дох, руки на грудину, раз, два, три! И снова вдох-вы-ы-дох! И в голове только одна мольба – господи, не допусти!

У меня уже начало звенеть в ушах – долго так дышать нельзя, можно потерять сознание, но мне было безразлично, что станет со мной, я не могла прервать своей работы.

Вдруг что-то изменилось в комнате, как будто прошел какой-то ветерок, и по другую сторону бабкиного тела на колени опустился крупный мужчина с седоватым ежиком, в синей форме. Сильные мужские руки легли рядом с моими. Я поняла – приехали врачи «Скорой помощи».

– Отползай, – скомандовал мне мужчина, и я отползла. Отползла буквально, потому что не смогла подняться на ноги. Я так и осталась сидеть на ковре, обессиленно наблюдая за происходящим. Мужчина, отогнавший меня, продолжал мою работу. Другой, помоложе, тянул провода от приборов, искал розетки. Девушка в форме ловко пристраивала к бабкиному лицу кислородную маску, цепляла к телу присоски от кардиографа.

Прибор монотонно запищал, из него поползла бумажная лента, на которой самописец чертил прямую линию.

– Готовь дефибриллятор, – скомандовал старший.

– Готов давно, – лаконично отозвался второй. – Цацку у нее с шеи убери.

Могучими руками старший одним движением разорвал тонкую цепочку, поискал глазами по сторонам и кинул медальон мне. Я машинально поймала.

– Давай! – скомандовал старший, и я зажмурила глаза. Сейчас старуху будут бить током, пытаясь завести молчащее сердце, я не хотела на это смотреть…

Я слышала отрывистые команды, глухие удары, стрекотание прибора. Раз, другой, третий! И вдруг писк кардиографа стал прерывистым. Я открыла глаза – самописец выписывал на ленте характерные пики сердечного ритма.

– Пошло, – сказал старший, и вздох облегчения явственно пролетел по комнате.

– Забираем, – старший врач поднялся на ноги, устало потирая поясницу. – Аля, носилки!

Девушка, так и не произнесшая ни слова, кивнула и ушла. Мужчина помоложе сматывал провода.

Я тоже поднялась на непослушные ноги и побрела восвояси. Домочадцы, толпящиеся в дверях гостиной, молча расступились передо мной. Я запомнила испуганные глаза кузины Леры и трясущиеся губы бабкиной подруги Серафимы. Дойдя до прихожей, я стащила с вешалки свою куртку и начала одеваться.

Я долго не могла попасть руками в рукава куртки, долго возилась с молнией, долго ловила трясущимися пальцами скользкие кнопки. Потом я никак не могла вспомнить, куда я положила свою сумку и долго шарила глазами по прихожей, пока не обнаружила ее у себя под носом, лежащую на обувной тумбочке. Мимо меня провезли носилки. Нина Владимировна, закутанная в одеяло, лежала с закрытыми глазами, но лицо ее уже не было мертвым. Идущий следом мужчина с седоватым ежиком подмигнул мне и сказал:

– Молодца!..

Я надвинула шапку до бровей и вышла из дома Лавровых, понимая, что уже никогда не вернусь сюда. Носилки закатывали в лифт, туда же, торопливо натягивая на ходу пальто, заскочил Сева Князев, Серафимин внук и бабкин секретарь. Я дошла до лестницы и, цепляясь за перила, побрела вниз.

Домой я добралась «на автопилоте». Как я ждала автобуса, как ехала – совершенно не помню. Кажется, в голове моей не было ни одной мысли. Только когда я вышла на своей остановке и пошла к дому, сознание мое немного прояснилось, и все произошедшее в доме Лавровых вновь встало перед глазами, и мне очень захотелось лечь в первый попавшийся сугроб и больше не вставать.

Поднявшись на свой этаж, я, не заходя домой, позвонила в квартиру Ковалей. Дверь мне открыл Эдька, одетый в свою любимую «олимпийку». Эдька таскает ее уже сто лет и сражается как лев, когда тети-Женя хочет выбросить ее на помойку. Поверх «олимпийки» Эдька был обмотан тети-Жениной шалью, нос у него был красным и распухшим, а глаза воспаленными.

– Диво дибе? – насморочно протрубил он. – Бадиди дет!

– Я не к матери, я к тебе, – сказала я и заплакала. – Эдя, у меня беда.

Эдька отступил внутрь квартиры.

– Бдагади. Пдедупдеждаю, у бедя гдипп.

– Хоть чума, – мрачно сказала я, разматывая шарф. – Мне все равно.

Пока я снимала куртку и сапоги, Эдька ушел на кухню и крикнул мне оттуда: