вдали все счастливые знаки… Оля очень женственная: полная грудь, широкие бедра… Такие бывают хорошими матерями. Конечно, она может мечтать еще об одном ребенке. О человеке, от которого могла бы родить. И могла это брякнуть в приступе симпатии к Александру, не особенно задумываясь и не придавая большого значения сказанному. Возможно, так, но не исключено, что все было иначе, совсем в другой ситуации и с иными мыслями… Почему нет. Каждый прежде всего думает о себе.

У Маши не может быть детей. Она худая и, как однажды сказал Александр во время ссоры, «плоская как доска».

Боже мой… Почему она до сих пор не думала об этих двоих? О том, что они могут влюбиться друг в друга? Они оба достаточно порядочные, чтобы все скрывать от Маши, не нарушать установленный порядок… Но что мешает ее умело обмануть на голубом глазу, объяснив это самим себе жалостью и спасением. И при таком раскладе приступы неприязни и злобы Александра приобретают совсем другой характер. Это обреченность человека, который хочет видеть рядом с собой совсем другую женщину, но вынужден все скрывать.

В своей версии, убедительной, как бетонная плита, Маша пролетела на годы назад и на десятилетия вперед. Она увидела, как Оля кормит полной грудью своего второго ребенка, как мило объясняет подруге, что то была случайная встреча без продолжения, потому что цель именно ребенок. У нее нет даже фото случайного любовника. Маша видела плохо скрытое самодовольство Александра: он стал отцом при бесплодной жене. Он отведет своего подросшего ребенка в школу, будет гулять с ним по Москве, покупать ему подарки. Оля станет оживленно болтать с Машей по телефону, рассказывая все и опуская главное. Такой обманутой дурой можно прожить всю оставшуюся жизнь.

И Маша встала, выпрямилась, как партизанка, окруженная врагами. Кто принимает всерьез домохозяйку на шестьдесят процентов? Только не они, не два самых близких ей человека. Других у нее нет. И коллеги, и друзья потерялись в тумане ее одиночества. А у них и коллег, и друзей полно. У Ольги еще благодарные пациенты и очередь соискателей. И вот, скорее всего, они окончательно рассмотрели друг друга и сделали выбор.

Это хорошо, что именно они ее ни во что не ставят. Пусть будет сюрприз. Маша сейчас переходит свой главный мост – от бабского раздражения к великой человеческой ненависти. И она сумеет во всем убедиться, получить полную информацию, пробраться в стан врага… И взорвать там свою гранату. Устроить фейерверк. Хватит жрать только себя. Она сыта.

Маша взяла ледяными руками свой айфон, прочитала холодными глазами длинный список контактов. И сделала разумный выбор в пользу Коли Николаева. Бывшего одноклассника, который стал адвокатом и, как ей недавно рассказали в редакции, прилично подрабатывает услугами частного детектива. Удивительно: Коля сразу вспомнил ее, сказал, что узнал по голосу. Они договорились встретиться в его офисе в арбатском переулке.

– Это только название такое – офис, – как будто оправдывался он. – На самом деле снимаю маленькую конуру в практически заброшенном здании. Работаю там один – ни подчиненных, ни секретаря. Почему-то мне кажется, что для тебя это важно.

Маша приехала к Николаеву на следующее утро. Вышла из машины, сразу попала под дождь, зонтики она не любит, но к нужному подъезду шла не торопясь. Надо успокоить дыхание до встречи с Колей. Ведь придется рассказывать то, чем она еще ни с кем не делилась. Она была в черном брючном костюме и больших темных очках. Так, наверное, должен выглядеть человек, который идет к частному детективу.

Только увидев Колю Николаева, Маша по-настоящему вспомнила его. Вчера, в плену собственных эмоций, она бегло вызвала в памяти тусклый образ долговязого, со всех сторон неловкого парня, который мог вдруг поразить всех умной фразой или точным наблюдением. Сейчас она увидела своего товарища по детству и юности во всей его уникальности.

Коля Николаев обладал вызывающе неправильной внешностью. Вытянутое лицо, заостренные вверху уши, несуразно длинные руки и ноги, явно мешающие своему обладателю… И прелестная, открытая, искренняя, растапливающая сердца улыбка очень умного и доброго человека. И глаза в лучиках морщин, они были у него и тогда: это глаза, готовые и к веселому смеху, и к горячему состраданию. У Коли Николаева был взгляд-прикосновение, он сразу находил в собеседнике боль, напряжение или страх и все это как компрессом окутывал своим пониманием.

– Привет, – сказала Маша. – Только сейчас, когда увидела тебя, поняла по-настоящему, почему мне нужен именно ты. Столько лет прошло, я, кажется, совсем тебя забыла, а прочитала фамилию в телефоне, и как будто солнце ко мне пробилось сквозь грозу.

– А я тебя не забыл совсем, потому что это никак невозможно. Солнце – это про тебя. Рыжая копна, и зеленые глаза в росе. Ты без зонтика, сними хотя бы очки и туфли. У меня есть горячий кофе, коньяк, вино. Садись в это кресло, глотни что хочешь и сразу начинай говорить, чтобы не сбить собственную мысль. Все в деталях и в том настроении, в каком ты была вчера, когда приняла очень важное решение пустить постороннего человека в свою жизнь.

– Ты не посторонний.

– Я постараюсь быть не посторонним.

Маша начала говорить с трудом, но уже через минуты сама с удивлением слушала собственную исповедь. Она рассказывала Коле о самых тайных, интимных проблемах своей семейной жизни честнее, точнее, беспощаднее, чем говорила это самой себе. Неужели это все на самом деле? То, что она слышит, как со стороны, о муже, за которого вышла по любви и страсти. О лучшей подруге, которая спасала ее в горе и одиночестве. Маша ничего точно не знает, но не может ее обманывать обнаженная и ноющая интуиция. Причина затяжного раздражения в том, что она блуждала в потемках. И тут озарение. Такова жестокая правда жизни: никакого человека природа не нарисовала одной краской, никто никому не обязан быть идеальным. И, конечно, ни один человек не подписывался на преданность кому-то в ущерб себе.

Маша закончила. Выпила залпом бокал вина и только после этого посмотрела в лицо Коле. Во время своего повествования она видела лишь то, что горело в ее мозгу, сжимало в тисках сердце. Лицо Николаева было сосредоточенным, внимательным, но в нем не было ни особого сострадания, ни демонстративного участия. Уже хорошо.

– Коля, если тебе кажется, что это бред свихнувшейся маньячки, скажи мне честно и сразу. Я не обижусь. Могу даже обрадоваться.

– Такое бывает и бредом свихнувшихся маньячек, причем довольно часто, – спокойно произнес Коля. – Но это может быть