– Как дела, мушкетёр? – проскрипел надтреснутый голос.

Воображение быстро сформировало образ бывшего уголовника: мятая кепка на бритой макушке сдвинута набок, лицо – жёсткое, худое, с синевой пробивающейся щетины, в углу рта висит самокрутка из газеты; уркаган крутит в татуированных пальцах ножик и щурится от едкого дыма дешёвого табака.

– Прахади, дарагой, садись, гостем будешь! – А это уже знойный кавказец: шапка чёрных как смоль волос, густые брови почти срослись над крупным носом; сверкая жгучими глазами, он улыбается во все тридцать два золотых зуба, держа в волосатых руках шампуры с сочными шашлыками.

– Здорово, бродяги! Я не один, – сказал Арамис и махнул мне рукой.

Я подошёл к нему. Встал рядом с врытым в землю столбом, на который опирался покатый навес, где когда-то хранили дрова, о чём говорили втоптанные в грунт щепки, куски коры и белые клочки берёсты. Я опёрся плечом о бревно, окинул взглядом компанию: все в лёгких комбезах «Восход», сумки с противогазами на правом боку, за спиной у каждого автоматный ствол. Оказывается, я почти не ошибся, когда по голосам нарисовал в уме образы этих сталкеров.

– Знакомьтесь. Паря. – Арамис сделал короткий жест в мою сторону. – Паря, это Бульбаш. – Повёрнутой к небу ладонью мой провожатый показал на рослого белоруса, крупного, как медведь, с соломенными усами до самого подбородка и ясными, словно майское небо, глазами.

– Приятно, – пробасил здоровяк, кивая мне, словно мы были старыми знакомыми.

– Это Копчёный. – Рука Арамиса сдвинулась вправо на четверть воображаемого круга и остановилась напротив следующего сталкера. Этот кадр и в самом деле походил на уголовника жилистой фигурой и тёмным костистым лицом. Только вот татуировок на нём не было, хотя, может быть, они прятались под одеждой.

– Привет, малой, – проскрипел Копчёный, чиркнув слюной сквозь зубы в костёр.

– А я Гиви, брат, – широко раскинул руки высокий грузин, внешне похожий на парня из польского кино про танкистов и собаку. Он и в самом деле улыбался во весь рот, вот только зубы у него были свои, а не золотые.

– Ещё пару дней назад этот хлопец работал отмычкой у Байкера, а теперь почти стал настоящим охотником за артефактами. Осталось пройти завершающую стадию КМС, и можно в одиночку отправляться хоть к ЧАЭС, хоть к нюхачу на кулички, – сказал Арамис, присаживаясь на приставленную к стене амбара кряжистую тюльку.

– Чего стоишь, Паря? В ногах правды нет, – проскрипел Копчёный. – Сядь, не мозоль глаза. – Он кивнул в сторону поставленного на попа деревянного ящика из-под пива.

Я последовал его совету. Ящик жалобно скрипнул под моим весом, чуть наклонился вбок, но всё-таки выдержал.

Пока я усаживался, бродяги Зоны занимались своими делами. Копчёный наблюдал за танцами пламени, Бульбаш перебирал струны, наигрывая незнакомую мне, но очень приятную мелодию, а Гиви вернулся к жарившейся на костре половине кабаньей туши. Он медленно крутил вертел, следя за тем, чтобы скворчащее над огнём мясо не обугливалось, а равномерно покрывалось румяной корочкой. Арамис флегматично покусывал сорванную травинку, задумчиво глядя на плывущие по небу облака.

День стоял на удивление прекрасный: тёплый, солнечный, без намёка на скорый дождь или унылую хмарь. Я не так много времени провёл в Зоне, но уже успел познакомиться с характером местной погоды. Она больше смахивала на осень в средней полосе, а здесь, в лагере, – такой подарок. Даже неожиданно как-то. Хотя и у нас в это время года у природы случаются просветления: бабье лето, например.

Пауза затянулась. Я решил нарушить общее молчание и спросил, ни к кому специально не обращаясь:

– А что такое КМС?

– Курс молодого сталкера, – пояснил Арамис. Вытянув длинные ноги, он закрыл глаза, прислонился затылком к стене, подставляя лицо ласковым лучам солнца.

– А что он, этот курс, из себя представляет?

– Завтра узнаешь, – проскрежетал Копчёный, подобрал сучок с земли и пошурудил им в багряных углях. Сноп искр взметнулся в небо роем испуганных мотыльков.

– Эй, ты что дэлаешь, а? Пэпел будет на зубах хрустеть. Нехарашо, – запричитал грузин, отмахиваясь от искр, словно от налетевших мух.

– Нормально всё, Гиви, не переживай. Твоё мясо ничто не испортит. Хоть в песке его вываляй, хоть на землю брось, всё равно это будет лучшее жаркое в мире, – успокоил его Копчёный и снова повозил кривой палкой в костре. Потом достал из нагрудного кармана сигарету, прикурил от тлеющего кончика ветки. Выпустил в небо струю дыма, бросил хворостину в огонь.

Гиви что-то пробормотал на родном языке и снова принялся крутить вертел.

– Бульбаш, спой нам что-нибудь, – попросил Арамис. Он уже открыл глаза и теперь вместе со мной наблюдал за тем, как корчится в огне ветка, меняя цвет с тёмно-жёлтого на серый.

– А что вам сбацать, ребята?

Со всех сторон посыпались заказы. Я нисколько не удивился, услышав хриплый голос Копчёного: «Мурку давай! Мурку!» Странно было бы, закажи он какую-нибудь легкомысленную хрень вроде «Я его любила-ла-ла-ла». А вот Гиви меня поразил. Я думал, он попросит сыграть что-то из репертуара Кикабидзе (родная кровь всё-таки), а он захотел послушать песню Цоя «Звезда по имени Солнце».

Хотя удивляться мне надо было совсем другому. Реальность-то – параллельная, отделившаяся от нашей в восемьдесят шестом, а Цой выпустил эту песню в мир на три года позже. Вопрос знатокам: каким образом произведение из одной реальности стало известно слушателям другой? Минута пошла.

«Впрочем, если предположить, что этот мир – слепок с нашего, то тут как раз ничего странного нет, – подумалось вдруг мне. – Двойник Цоя написал культовую песню одновременно с оригиналом или чуть позже, а может, раньше – это уж кому как нравится, – и выпустил в свет, будоража умы молодёжи. Вполне возможно, он даже не погиб в роковом для него году и до сих пор выдаёт на-гора новые альбомы – один лучше другого. Или ведёт где-нибудь у себя в имении размеренную жизнь, почивая на заслуженных лаврах, и время от времени даёт интервью с наставлениями молодым рокерам».

– А тебе чего хочется? – прервал мои размышления Бульбаш.

Я вылупился на него, как филин, – оставалось только покрутить головой и гукнуть пару раз для убедительности.

– Эй, Паря, уснул, что ли? – ткнул меня в плечо Арамис. – Маэстро не любит, когда тормозят с заказами.

Я посмотрел на новоиспечённых друзей. Те не сводили с меня глаз, ожидая, что попросит салабон. Даже Гиви перестал поскрипывать вертелом, навострил уши и чуть подался в мою сторону.

«А почему бы и нет, – промелькнула метеором озорная мысль. – Заодно проверю ход своих рассуждений».

– «Беловежскую пущу», – попросил я хриплым голосом, откашлялся и сказал уже более твёрдо: – если можно, маэстро.

– Давно бы так! – расплылся в довольной улыбке Бульбаш, провёл рукой по усам, погладил гитару, как любимую женщину, и выдал такой нежный перебор, что у меня в груди защемило. А потом запел проникновенным голосом, да так, что в дополнение к занывшему сердцу по рукам и спине табунами побежали мурашки. «Умеют петь белорусы, ничего не скажешь», – подумал я.