Видимо, тема эта была очень спорной. Эмоции наконец вырвались, и в зале началась рукопашная. Тот самый казак Моряк накатил в глаз какому-то цыгану с серьгой и тут же получил в челюсть от розовощекого хохла в фуражке. Хохла тут же боднул лбом в лицо сухонький китаец и начал топтать ногами.

— Ну, блин, дикий-дикий Вест, — улыбнулся Семенов.

— Щас успокоятся, не впервой! — пообещал крепыш.

И на самом деле, потасовка длилась не более пяти минут, здоровенный мужик в белой папахе дал в стену очередь из ручного пулемета, после чего недавние противники расселись по лавкам и как ни в чем не бывало стали угощать друг друга сигаретами и прикуривать.

— Что скажут старики? — наконец нашелся секретарь.

Старики долго совещались, а танкист умудрился даже толкнуть со сцены пару анекдотов.

Наконец старейшина встал, подозвал секретаря и что-то зашептал ему на ухо. Тот внимательно слушал и кивал. Потом снова влез на сцену.

— Значит, так, казаки. Перво-наперво атаману Груздеву сделать выговор за неразборчивость. Была ведь договоренность федералов не трогать, так чего ж он? Наказать артель в пользу сирот на 500 рублей, пусть знают. Теперь про танкиста. Девку он, как ни крути, вдовой сделал, детишек сиротами. Теперь по нашим законам жениться должен, коли девка не против.

Танкист возмущенно открыл рот и начал хватать воздух, как рыба на берегу.

А секретарь продолжал:

— Ты не торопись, посмотри на девку, можа, понравится. Нюрк, подь сюды! И покажись.

На сцену медленно поднялась молодая женщина вся в черном, скинула платок, и зал ахнул. Да, красавица, иначе не скажешь: тонкий прямой нос, длинные ресницы, голубые глаза и коса цвета спелой пшеницы в руку толщиной.

— Что, паря, не ожидал? — ехидно хихикнул секретарь. — Можа, очки дать, чтобы поближе рассмотреть?

Зал радостно заржал — секретарь был отомщен.

— Как, хороша девка? — спросил он танкиста.

— Ой хороша, — наконец выдавил танкист.

— То-то! А ты, Анюта, люб ли тебе этот молодец?

— А что, люб! — неожиданно услышал Семенов. Красавица подошла к танкисту и смачно поцеловала его в закопченные уста.

Зал радостно взревел.

— В принципе я холостой, и нам жениться не запрещается, но… — Красавица удостоила танкиста второго поцелуя. — Но я на службе, надо бы хоть сообщить… — И в третий раз Анна впилась в губы лейтенанта.

— Соглашайся, солдатик, — прокричал со своего места старейшина. — А то зацелует девка до смерти. Девка-то голодная: Нуриев, царство ему небесное, стоит признать, совсем никудышный казак был, все боле по кабакам.

Казаки веселились от души: танкисту был обещан доступ к рации, дабы он смог доложить начальству и испросить отпуск для свадьбы, а до этого он получал от круга чин… старшего лейтенанта и вытащенный недавно из болота танк Т-90, который все равно никак не могут завести.

Под вопли «Любо! Любо!» Анюта свела обалдевшего жениха в зал, села рядышком и нежно положила голову на плечико танкиста.

Крепыш, сидевший рядом с Семеновым, смеялся до слез, но, перед тем как выйти в центр сцены, крепыш неожиданно сжал руку Семенову и прошептал:

— Постарайся попасть в полицию, тогда уйдешь!

— Известный вам казак Васька Полудурок, — объявил секретарь. — 42 года, дельный человек, старатель и промысловик. Ну, историю вы его знаете, ушел в тайгу на промысел, а когда вернулся, жинку свою застал с казаком Петром Хоем, кличка… ну, вы знаете. Петьке он голову проломил, жинку тоже порешить хотел, но не догнал. Баба в тайге застудилась и сейчас на излечении у матери. Обвиняется, помимо прочего, в сопротивлении казачьей полиции, есаулу Бормотову набил фингал, старшине Клюеву выбил три зуба.

— Что скажешь, казак?

Крепыш встал, поклонился:

— В том, что с казаками драться полез, винюсь, сами знаете, заведусь — хрен остановишь. За остальное не взыщите, не вижу вины своей.

— Что скажете, старики?

В этот раз старики совещались значительно дольше, наконец один совсем седой встал и тонким голоском провозгласил:

— Виновен в буянстве. За норов строптивый должон ответить, и жены ему больше не видать. Опять же семью кормильца лишил.

Секретарь полистал толстую амбарную книгу, почесал за ухом, наконец изрек:

— Казак Васька по кличке Полудурок наказывается штрафом в тысячу золотых рублей в пользу семьи Петра Хоя, кличку вы знаете, в сто рублей в пользу есаула Бормотова за фингал и триста рублей в пользу старшины Клюева за три выбитых зуба. А также штрафом в пятьсот рублей в пользу казачьей общины за буйство и двумя десятками ударов кнута для остужения нрава принародно. Также казак Полудурок должен год отслужить в полиции рядовым казаком на общественных началах. Жинка Васьки Полудурка с этой минуты считается бабой свободной и ежели в течение года не выйдет замуж, будет считаться гулящей. Ваське Полудурку строго-настрого запрещается не только жинке бывшей морду бить, но и подходить к ней за два забора. Как, казачки?

— Любо! любо! — заревел зал. — Васька — мужик зажиточный, он заплатит.

Семенов почему-то сразу понял, что его оставят напоследок.

Секретарь сделал многозначительную паузу. Наконец изрек:

— Сергей Семенов, бывший офицер ОМОН, майор-апостол!

В зале воцарилась гробовая тишина. «О Господи!» — раздался чей-то голос.

— Найден у поселка Хвойный, полузамерзший, артелью Серафима Сторова. По предварительной договоренности со стариками судить его будут «крестники» апостолов. В кругу есть такие?

Поднялось несколько рук.

— Что скажешь, апостол?

Семенов встал, молча вышел в центр сцены:

— Я не понимаю, в чем меня обвиняют…

— Блин, да я его ж знаю! — сказал крепкий коротышка в телогрейке на бобровом меху. — Он меня с Москвы вез. Три года впаяли с отработкой на бобровой ферме. Спасибо, майор Семенов. — Коротышка встал и низко поклонился. — К хорошему делу пристроили, а то бы до сих пор бутылки собирал на Казанском вокзале.

Всего апостольских «крестников» в казачьем круге насчиталось восемнадцать человек. Четырнадцать из них проголосовали, что «Семенов правильный был апостол, а потому судить его не за что, пусть идет куда хочет, если в кругу остаться не желает. Никто принуждать не будет». Расходы за лечение майора решили возместить за счет казачьей казны, как и премию казакам, майора нашедшим.

— Ну что, любо? — предложил секретарь.

Зал уже готов был разразиться привычным криком, когда со стороны двери донеслось:

— Нет, не любо. Мы имеем предъявить.

Семенов еще не видел вошедших, но заметил, как напрягся казачий старшина, тот самый, с пулеметом, как он осторожно взвел затвор.